Внезапное богатство - Роберт Левелин

Казалось, что он может довольно легко читать эту женщину, но тогда она была просто слишком самоуверенна и «затерапирована», если есть такой термин. Это ощущалось в том, как она сидела на велосипеде, по тому, как была одета. Очень тщательно подобранная одежда, выбранная человеком, у которого слишком много времени, чтобы думать о себе.

Его также ничего не удивило из того, что она рассказала о нем. Майлз мог анализировать себя сам как нельзя лучше. Было очень просто угадывать факты из его жизни. На безымянном пальце у него обручальное кольцо, на нем американская одежда, но акцент у него английский, и его жена Донна повторяла ему, что у него выражение лица самого несчастного человека в христианском мире. Он вырос, постоянно слыша от людей предложения пойти и обратиться к какому-нибудь специалисту. Марио Лупо стал еще одним в длинном списке.

Майлз начал крутить педали быстрее, оставляя женщину на «сядь-и-мучайся» велосипеде тащиться позади.

– Это не гонка! – крикнула она со смехом в голосе.

Майлз сделал вид, что не услышал. Он не хотел дальнейшего общения с ней. Может быть, это было ощущение? Нежелание говорить с кем-либо должно основываться на каком-то ощущении.

Он выбрал именно эту поездку потому, что она укладывалась в его рабочий график. Накануне весь день он провел в Бристоле на совещании в одной компании, выпускающей программное обеспечение. Ему больше не нужно было работать ради денег, только для расслабления. Если он ничем не занимался, он начинал зажиматься в тугой узел.

Конец маршрута находился неподалеку от дома его родителей в Датчете, в котором все еще проживал его отец. Майлз не думал больше об этом месте как о своем доме. После двенадцати лет жизни в США теперь для него Сиэтл был больше похож на дом.

Он поездом добрался до Виндзора и оттуда проехал пять миль до Датчета по вечернему шоссе.

Здание в лжетюдоровском стиле, построенное в тридцатых годах, в котором находилась антикварная лавка его отца, стояло в месте, которое могло быть когда-то мирной сельской лужайкой. Теперь его невозможно себе представить без нескольких мини-развязок кругового движения и почти круглосуточных пробок на дорогах. Датчет затерян в клубке дорог, которые впадают или берут свое начало из трассы М4. Расположенный непосредственно рядом с Лондоном, отгороженный от столицы удавкой кольцевой дороги М25, Датчет каким-то образом застыл во времени, тогда как окружающая его территория просто пульсировала от обилия людей, имеющих деньги и автомобили, которым в любое время дня или ночи всем сразу необходимо проехать обязательно через Датчет.

Магазин его отца постоянно страдал от этих высокоскоростных процессий. В отличие от Итона или Виндзора, в которых туристический биз нес процветает благодаря тому, что туристы пешком передвигаются от одного объекта к другому, очень мало людей проходило мимо «Антиквариата Морриса» в Датчете. Те же, кто проходил, могли заметить, что экспонаты, находящиеся внутри, практически не видны за экраном антиевропейских плакатов.

«Мы никогда не примем евро! – кричали с них надписи, сделанные светящейся розовой или черной краской. – Сохраним фунт, дадим отпор еврократам!» Между плакатами висели государственные флаги Соединенного королевства, находившиеся на различных степенях обветшания.

Майлз и его сестра Кэтрин росли в квартире над магазином до тех пор, пока не стали достаточно взрослыми, чтобы убежать оттуда, Майлз сделал это, едва окончив школу.

Сколько он помнил этот дом, в нем ничего не менялось. Его отец цеплялся за все старое из последних сил, борясь с наступлением прогресса и нововведениями, которые угрожали заполонить весь район. Как только Майлз слез с велосипеда возле потертой зеленой входной двери, «Конкорд», направлявшийся в Нью-Йорк, проревел над его головой. Бывали дни, когда направление ветра требовало чтобы трасса из Хитроу проходила прямо над домом. Каждую минуту с небес раздавался грохот реактивных турбин, прорывавшийся сквозь облака. Датчет не был спокойным городком. Когда месяцем раньше Майлз возвращался на «Конкорде» в Лондон, он прильнул к окну, пытаясь разглядеть крышу родительского дома, но пропустил ее.

– Привет, па. Как поживаешь?

Чертовски ужасно, если честно. Ты войдешь? – спросил его отец, стоя в дверях.

Майлз посмотрел на свои часы.

– Я очень спешу.

– У меня остался кусок старого пирога, давай разогрею.

– Давай, – сказал Майлз.

Он вкатил велосипед в узкую прихожую и прислонил его к стене. На уровне его глаз была фотография, плохо укрепленная в большой, богато украшенной викторианской раме: маленький ребенок, он сам, сидел на коленях матери. Сама она в свою очередь сидела на капоте их старого «форда эскорта», запаркованного на автомобильной стоянке продуваемого ветрами пляжа на побережье Кента. На снимке Майлзу было шесть лет, и он помнил этот момент с поразительной ясностью. Он прислушался к себе: почувствовал ли он что-нибудь, когда увидел этот снимок? Ничего.

Войдя в холл, Майлз прошел мимо трех черно-белых фотографических портретов своей матери в молодости: темные волосы, такие густые темные волосы. Очень полные губы. Была ли она красавицей? Майлз не мог ответить на этот вопрос. По уверениям всех родственников, которых он не видел с тех пор, как улетел в Америку, он был очень похож на нее.

Майлз услышал, как закрылась дверца духовки газовой плиты – очень хорошо знакомый звук. Когда он вошел в тесную кухню, мистер Моррис-старший сел и вздохнул. Его вздох был похож на кашель старого курильщика. Тяжелые вздохи вырвались без всякого на то повода. Он издавал их все время, сколько Майлз помнил.

– Как бизнес? – спросил Майлз, садясь на шатающийся стул напротив него. Его отец уже листал страницы старинного каталога.

– Чертовски ужасно. Никто не ценит больше изящной мебели. Чертова «Икеа», скажу я тебе. Ужасная европейская рухлядь. Чертовски отвратительное иностранное дерьмо повсюду.

– Ясно, ну а ты сам в порядке?

– Конечно, нет. Хотя, что теперь говорить, когда пропала вся страна.

– А мне показалось, что она процветает. Англия сильно изменилась, пока я был в отъезде.

– Да, к худшему, – сказал его отец. – Копи свои фунты, сынок Джим, вот все, что я могу тебе сказать. Будет революция. Молчаливое большинство не поддержит эти нелепые евро. Все кончится тем, что их просто все порвут, ты уж мне поверь.

Майлз регулярно звонил отцу по телефону из Сиэтла, раз в полгода или около того. Он знал, что бессмысленно спорить с ним, ссылаясь на то, что Америка использовала единую валюту на протяжение нескольких столетий, и это не задержало их экономический рост. Майлз, на самом деле, не видел тут проблемы. Глобалист по мировоззрению, локалист по роду деятельности – вот каким представлял себя он сам.

Половина цыпленка и пирог с черемшей появились из духовки. Это была печальная картина: сильно замороженная смесь, содержащая минимально возможное количество мяса, позволяющее не привлекать изготовителя, позиционирующего данный продукт как пирог, к ответственности за мошенничество.

– У меня шесть упаковок таких, они из Исландии, и чертовски хорошего качества, – сказал отец, передавая Майлзу изысканную старинную тарелку с четвертью тонкого пирога. – Возможно, будут запрещены для ввоза на следующей неделе каким-нибудь невежественным чертовым чурбаном-бельгийцем, который получает «благодарности» от какого-нибудь француза-производителя ужасного чертового сыра.

– Выглядит здорово, папа. Пиво есть?

– С ума сошел! Ты что думаешь, я печатаю деньги? – огрызнулся его отец брюзгливо. – Из крана бежит отличная вода. Не лей ее попусту, однако, у меня теперь чертов счетчик. Они, наверное, тоже поставлены по какому-нибудь проклятому европейскому указу, вот не было печали.

– Пап, оставить тебе денег?

– Не нужно благотворительности, благодарю покорнейше.

– Это не благотворительность. У меня есть больше, чем мне нужно.

– Счастливец.

Отец принялся читать «Дэйли мейл», а Майлз не настаивал на своем предложении.

Когда пирог был доеден до конца, что не заняло много времени, отец вручил ему плакат с надписью «Скажи „нет" евро!» Он аккуратно свернул его и положил в корзину на багажнике велосипеда. Майлз замечал такие плакаты по всей стране, но они казались ему бесполезными.

Он сел на свой велосипед и проехал очень короткое расстояние до железнодорожной станции Датчета. Шлагбаумы железнодорожного переезда уже были опущены, ему хватило времени лишь забросить на плечо велосипед и перебежать по пешеходному мосту на платформу, чтобы успеть на последний поезд в Лондон.

Всю неделю после того, как они приземлились в Англии, Майлз испытывал какие-то ощущения Или, по крайней мере, он считал, что это были ощущения, и хорошо то, что эти ощущения казались приятными. Он охотно вставал по утрам с желанием заняться чем-либо еще, кроме работы и велосипедных прогулок: обживать квартиру, готовить вкусную еду, ужинать с гостями.