От Лекока до Люпена - В. Балахонов

Со знанием дела, опять-таки следуя Бальзаку, описывает Габорио кварталы Парижа, аристократические и буржуазные интерьеры, государственные учреждения и светские салоны. Рассказывая о кругах парижской жизни, Бальзак называл их адом, который «когда-нибудь, вероятно, обретет своего Данте»; словно повторяя создателя «Человеческой комедии», Габорио взывает к великому итальянскому поэту («понадобился бы новый Данте»), когда отправляет читателя в парижский Дворец правосудия, галерею которого он описывал также «по-бальзаковски»: «Это своего рода кулисы Дворца правосудия, зловещего театра, где разыгрываются самые реальные драмы, замешенные на настоящей крови».

Есть в «Деле вдовы Леруж» и в последующих романах Габорио неправдоподобные «случайности», неоправданные повороты в событиях; иногда, говоря об общих для нескольких произведений персонажах в одном романе, он забывает об этом в другом, впадая в заметные и для не очень искушенного взгляда противоречия. Все это большей частью не мешает увлекательному развитию сюжета, мастерскому умению Габорио нарочно запутывать читателя.

Важное достижение Габорио-романиста — создание им образов полицейских, получивших продолжение в целой галерее сыщиков, которые стали любимыми героями не только читателей, но и самих их авторов: Шерлок Холмс у Конан Дойла, мисс Марпл и Эркюль Пуаро у Агаты Кристи, Рультабийль — у Леру и т. д. У Габорио это сначала Табаре (в «Деле вдовы Леруж»), в последующих романах — Лекок. Образы эти разработаны писателем особенно тщательно; поданы они в особенно выгодном свете по сравнению с их незадачливыми коллегами, полицейскими и следователями, иногда — со слишком бойкими журналистами, высказывающими самые нелепые догадки и предположения. Не беда, что сами наши герои хвастливы, тщеславны, хотя и прикрывают подчас эти свои человеческие слабости ложной скромностью и показным самоуничижением.

К Табаре, к Лекоку официальные инстанции обращаются тогда, когда дело уже окончательно запутано и все глупости в отношении личности предполагаемого преступника уже высказаны.

Табаре мы застаем в конце его карьеры; когда-то в молодости он читал мемуары знаменитых сыщиков и в его сознании сложился образцовый тип такого человека, «ангела-хранителя», который помогает посрамлению злодейства и торжеству добродетели. Он, как и Лекок, может ошибаться (ошибки эти бывают чреваты драматическими последствиями), но лишь для того, чтобы затем с блеском опровергнуть самого себя и предложить единственно правильное решение. Действует он в соответствии с дедуктивным методом, позволяющим ему в кратчайший срок определить предполагаемого убийцу, которого он, разумеется, и в глаза не видел: «Человек этот еще молод, роста немного выше среднего, изящно одетый. В тот вечер на нем был цилиндр, в руках зонтик; он курил гаванские сигары, причем с мундштуком». Нужно ли добавлять, что Табаре был неподкупно честен, мудр и великодушен при всей своей невзрачной внешности?

Младший коллега и ученик Табаре, известный под фамилией Лекок, в «Деле вдовы Леруж» появляется лишь эпизодически, да и то с не очень лестной характеристикой: «бывший правонарушитель, великий пройдоха». Из других романов мы узнаем, что Лекок, оставшись сиротой, вел далеко не добродетельный образ жизни, предаваясь азартным играм, но затем исправился и стал полицейским. Лекок наделен многими необходимыми для настоящего сыщика качествами. Он — превосходный актер, умеющий мгновенно надеть маску, до неузнаваемости изменить свой внешний вид. Его отличают необыкновенная наблюдательность, незаурядная физическая сила, умение проникнуть в психологию преступника; его принцип: «Из сотрудника сыскной полиции я перевоплощаюсь в этого человека со всеми его особенностями».

Предшествуемые прекрасно организованной рекламой, один за другим появляются новые романы Габорио: «Досье № 113» (1867), «Господин Лекок» (1868) и романы, в которых писатель отходит от разработанного им же самим типа полицейского романа, пытаясь, не всегда успешно, найти новые приемы повествования, новых героев.

В последние годы жизни Габорио достиг полного материального благополучия, но здоровье его было подорвано продолжительной болезнью и непосильным трудом. «Денди-республиканец», как называли Габорио знавшие его современники, умер в Париже в 1873 г., когда ему было всего 40 лет.

Творчество Гастона Леру (1868 — 1927) и Мориса Леблана (1864 — 1941) переносит нас на несколько десятилетий вперед.

Поражение во франко-прусской войне, трагическая судьба Парижской коммуны, скандалы и кризисы, потрясавшие политическую и общественную жизнь Третьей республики, наложили свой отпечаток на всю культуру страны, на ее литературу и искусство.

Экономически Франция довольно быстро справилась с последствиями позорного поражения в 1870 г. Если улучшения в материальном положении трудящихся были весьма мало заметны, что вызывало на рубеже веков многочисленные забастовки, массовые выступления рабочих и крестьян в защиту своих политических и экономических прав, то французская буржуазия сумела извлечь для себя из складывавшейся в те годы ситуации максимум выгоды. Период, охватывающий полтора-два десятилетия перед первой мировой войной, не случайно получил название «прекрасной эпохи» (la belle epoque). «Сладость жизни» — так характеризовал эти годы в одном из томов своих воспоминаний писатель консервативного направления А. Бордо. «В ту пору, уточнял Ж. П. Сартр в книге о своем детстве, — Запад погибал от удушья: это именовали „сладостью жизни“. За неимением явного врага буржуазия тешилась, пугая себя собственной тенью; она избавлялась от скуки, получая взамен искомые треволнения».

Быстрое развитие промышленности и техники, новые средства передвижения (трамваи, метро, автомобили), новые виды связи (телефон, пневматическая почта, позже — радио), приносившая огромные прибыли эксплуатация заморских колоний — все было поставлено на службу торжествующей буржуазии. Не избежала этой участи и значительная часть литературы. Поверхностные романы и комедии, только еще рождавшееся искусство кино служили развлекательным целям, способствовали распространению утешительных иллюзий.

Действительность, в которой правили погоня за наслаждениями и вызывающей роскошью, не могла вызвать к жизни настоящих героев, людей подлинного мужества и благородства. Потребность в «героике» удовлетворялась разного рода суррогатами, в том числе и в интересующей нас области истории полицейского романа, шире — приключенческой литературы. «Разгромленная Франция, — писал Ж. П. Сартр, — кишела воображаемыми героями, подвиги которых врачевали ее самолюбие».

В Америке и в Европе, как грибы после дождя, появлялись эпигоны Габорио и Конан Дойла, до дыр зачитывались книжки о Нике Картере, Нате Пинкертоне, псевдоисторические романы «плаща и шпаги» М. Зевако. Теперь дедукции Лекока или Шерлока Холмса все больше уступали место кулачным расправам, пистолету и другим подобным способам действий, ставшим отличительной чертой большинства американских детективов.[5] Творчество Леру и Леблана принадлежит к тому немногому, что сохранилось от необозримого моря литературы о полицейских и преступниках разного калибра, которое нам завещала «прекрасная эпоха».

Г. Леру, как и многие другие писатели, по сложившейся во Франции несколько странной традиции, получив юридическое образование, практической юридической деятельностью почти не занимался: слишком велико было искушение попробовать свои силы в художественной литературе. Кто только не писал в Париже поэмы, романы или, на худой конец, рассказы, отдавая дань современной, чаще всего эфемерной моде! В соответствии с другой традицией путь в большую литературу лежал через журналистику. Отдал дань этой традиции и Леру. Несколько лет он сотрудничал в парижских газетах, оставив этот не всегда благодарный труд на время, которое ему понадобилось на то, чтобы спустить в картежной игре значительное состояние, полученное им в наследство. Впрочем, известно, что Леру успел довольно много попутешествовать; это было похвально не только само по себе, но и способствовало приобретению знаний, которые весьма пригодились позже после возвращения к журналистской и литературной работе.

Десятки написанных Леру романов не оставили глубокого следа в литературе. Он писал романы с несколько фантастическим оттенком вроде «Привидения в Оперном театре»; здесь мрачный фантом, поселившийся в подземельях (!) парижской Оперы, терроризирует театральную дирекцию, совершает ряд неблаговидных поступков, влюбляется в молодую начинающую певицу, пытается соблазнить ее своим ангельским (!) пением и в конце концов оказывается простым смертным: страшное уродство изолировало его еще с детских лет от остальных людей. Леру принадлежат и романы, одни названия которых могут повергнуть в трепет впечатлительного читателя («Машина для убийства», «Кровавая кукла» и т. п.), целая серия «Шери-Биби», увековеченная для потомства, будучи переложенной в так называемых комиксах и запечатленной в кинофильмах. Герой этих романов за чужое преступление приговорен к каторге, а затем и сам совершает всяческие преступления.