Слимп - Михаил Бабкин

– Что-то там о транспортном заклинании говорилось, – подал голос Ивтушенко, – неужто есть такое?

– Есть, – невнятно согласился Семён Владимирович, язык уже плохо слушался его, заплетался вовсю, – мелким шрифтом напечатано. В самом низу, – и неожиданно икнул.

– Тогда читай его, – чётко и строго приказал Витя, – глядишь, оно вместо такси нас по домам развезёт. Дожились, ёлы-палы, уже заклинания в газетах публиковать начали! Мр-ракобесы, – и затих, неожиданно заснув прямо за столом.

– Эй, погоди! Стой! – всполошился Ивтушенко, но было поздно: Семён Владимирович, послушно кивнув, старательно и, насколько мог членораздельно, икая через слово, произнёс короткую, абсолютно непонятную фразу.

– …твою мать! – это было последнее, что услышал Семён от барда, роняя газету и проваливаясь в зелёную ледяную темноту.

…Испугаться Семён не успел, падение было слишком коротким. Но то ли от холода, то ли от чего другого, а протрезвел он за эти секунды основательно. Точно под ледяным душем постоял.

Зелёный сумрак рассеялся, сменившись обычным, не потусторонним; Семён открыл глаза. И тут же закрыл их. Потому как того, что он увидел, было достаточно, чтобы понять – с ним случилось что-то ужасное. Одно из двух: либо у него началась белка, либо в пиве была какая-то сильная наркота. Ничем иным объяснить происшедшее с ним Семён Владимирович пока не мог, хотя о белой горячке знал только лишь понаслышке, а наркотиками никогда не пользовался, испытывая к ним изначально брезгливое отвращение. Семён потрусил головой, крепко потёр лицо и уши руками, пару раз глубоко вздохнул и снова открыл глаза. Но бредовое видение не исчезло.

Он стоял посреди то ли большого круглого зала, то ли искусно обработанной пещеры – далёкие гладкие стены вокруг него уходили ввысь, где-то в вышине смыкаясь над головой глухим куполом. Стены и сам купол ровно тускнели матовым молочным светом, создавая впечатление пасмурного осеннего дня; по стенам, спиралью снизу вверх, шла какая-то бесконечно длинная надпись, сделанная громадными, в рост человека, чёрными широкими буквами. Буквы были абсолютно непонятными, больше похожими на размытые чернильные кляксы и подтёки, чем на читаемые знаки. Не могло быть таких письмён ни у каких известных Семёну народов! Однако Семён почему-то знал, что это именно буквы, стоило ему лишь разок на них взглянуть. И ничего хорошего в той надписи не было, это Семён тоже понял сразу, хотя и не мог объяснить, откуда взялась у него такая уверенность.

А рядом с ним, с Семёном Владимировичем, лишь руку протяни, высилась гора золота. Были здесь и монеты, и разные цепи, и какие-то пузатые кувшины с витыми ручками, и кубки с самоцветными украшениями. Из небрежно брошенных в кучу там и тут золотых ларцов высыпались разноцветные камни, которые зловеще посверкивали среди монет словно чьи-то мокрые глаза.

Высокая, выше самого Семёна, гора блестела неживым драгоценным сиянием, искажённо отражая в начищенных кувшинах и без того перекошенную физиономию Семёна Владимировича.

Стояла мёртвая тишина.

Вот тут-то Семён и перепугался: не стены заморочные так подействовали на него, не золото, в немыслимых количествах наваленное перед ним, а именно – тишина. Тишина, от которой гудело в ушах.

– Эй, есть тут кто? – вполголоса спросил Семён, невольно пятясь от пышного золотого великолепия и затравленно оглядываясь по сторонам. – Или как?

Под ногами оглушительно хрустнуло. Семён Владимирович глянул вниз и с воплем отпрыгнул в сторону: Семён стоял как раз на костях, на человеческих костях. На скелете. Собственно, скелета как такового уже не было – он только что осыпался рёбрами, превратившись от Сениной кроссовки в плоскую костяную насыпь. Серый пыльный череп, с аккуратной дырочкой во лбу, потеряв нижнюю челюсть, медленно откатился в сторону.

– А, нашего полку прибыло! – уверенным, хорошо поставленным баритоном сказал раздавленный скелет. Разумеется, скелеты говорить не могут, подумал Семён, не бывает такого, но голос явно доносился откуда-то из костей, из-под дуг сломанных рёбер.

– Кто тут? – срывающимся голосом повторил Семён. – Кто говорит? – и, на всякий случай ступая тихо-тихо, подался в сторону, подальше от разговорчивых останков.

– Вот, – удовлетворённо заметил тот же голос, – у него уже и слуховые галлюцинации начались. Голоса слышит! Что-то уж слишком быстро… Последний из слимперов, если не ошибаюсь, лишь через неделю зов Горга услышал. – Голос запнулся, в сомнении похмыкал. – Кажется, этот Горг у них ангел подземелья… Или не ангел? Да нет, ангел, но не подземелья. И не Горг. Что-то я запутался в их дурацкой мифологии… – пожаловался баритон. – Тоска-а-а, – голос зевнул с прискуливанием. – Одно и тоже. Да-с, – и умолк.

– Да кто же здесь?! – взорвался Семён. – Какие слимперы? Какие ангелы? Он ещё и издевается, зараза! Сейчас я тебе покажу, как над похмельным человеком изгаляться, – не придумав ничего лучшего, он схватил с пола череп и со злостью метнул его в костяную кучку. Тяжёлая серая пыль облачком взметнулась над костями и Семён, обессилев, сел на пол.

– Ну где же я? – в тоске спросил он сам себя, обхватив голову руками и раскачиваясь из стороны в сторону, – что со мной? Ой худо мне, ой тошно, – и замолчал, тупо глядя вниз.

– Эй, блевать только не вздумай, – ехидно предупредил голос, – воды в этих местах нет. Нету водички. Стало быть, потеря жидкости невосполнима. В пустыне и то влаги больше… Зато золота сколько! Навалом. Небось, не золотишко искал, а? Не золотишко. А попал сюда. Вот же дурак! Ну давай, давай, начинай на судьбу свою жаловаться, стонать начинай. Не стесняйся. Не ожидал, небось, в такое местечко угодить? Э-э, да откуда тебе знать-то про него… На твоём месте, дурень, я бы поостерёгся к стенкам подходить. Тем более надписей касаться… Дольше проживёшь. Впрочем, ты всё равно их не видишь. И я не вижу, но зато о них знаю, такая вот у нас с тобой разница… Жаль, что ты меня не слышишь. Знаешь, если бы…

– Вижу я, вижу. И слышу, – Семён поднял голову. – И надписи эти винтовые вижу, и голос твой гнусный только глухой не услышит. Сам-то ты где, болтун хренов?

– Окх, – голос крякнул, словно его владелец чем-то поперхнулся на полуслове. И опять наступила тишина.

Семён встал, угрюмо глянул в сторону разговорчивой кучки костей, с ненавистью сплюнул в её сторону и пошёл изучать окрестности. Как оказалось, изучать особо было нечего: зал был практически пуст. За исключением самой золотой горы и пары десятков мумий, живописно разбросанных по всему необъятному полу, в зале ничего не было.

Больше всего мумий находилось возле самосветных матовых стен, под первым витком низко идущей чёрной надписи. Словно те, кто лежал сейчас под великанскими кляксами букв, умерли мгновенно, едва коснувшись их; во всяком случае, у Семёна Владимировича создалось именно такое впечатление. Умерли и мгновенно мумифицировались. Одежды практически ни на ком из них не имелось, хотя кое-где рядом с добротно высушенными покойниками валялись на полу лоскуты обугленной ткани. Семён обошёл зал пару раз, не решаясь близко подходить к подозрительным стенам – он хорошо помнил предупреждение таинственного голоса – и наконец вернулся к тому месту, откуда начал свой обход. К говорящим костям.