Замогильные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Случилось, по воле судеб, что мистер Пикквик и трое его спутников тоже решились, со своей стороны, сделать город Рочестер первой своей станцией и первым предметом ученых наблюдений. Объявив об этом своему новому товарищу, они согласились, для удобнейшего сообщения друг другу взаимных мыслей и желаний, поместиться рядом на империале.

— Ну, поворачивайтесь! — сказал незнакомец, помогая мистеру Пикквику взобраться на верх дилижанса. — Живей!

— Ваша поклажа, сэр? — спросил кондуктор.

— Чья? Моя? Вот этот узелок, больше никакой поклажи, — отвечал незнакомец. — Весь багаж отправлен водой… ящики, сундуки, коробки, баулы… тяжело, дьявольски тяжело!

И с этими словами он засунул в карман небольшой узелок, где хранились рубашка и носовой платок.

— Головы, головы, берегите свои головы! — вскричал неумолкавший незнакомец, предостерегая пассажиров империала, когда дилижанс проезжал под сводами ворот почтового двора. — Страшное место… дьявольская опасность… Случилось однажды… пятеро детей… мать, высокая леди, кушала бутерброды… совсем забылась через арку… тррр-тыррр… дети оглядываются… голова у матери оторвана… бутерброд в руках… нечем больше есть… сироты… визг, крик — ужасно, ужасно! — Что, сэр, изволите смотреть на Уайтголль? Прекрасное место… Не так ли?

— Я рассуждаю, — сказал мистер Пикквик, — о непостоянстве фортуны и превратности человеческих деяний.

— Так, сэр, так! Сегодня шелк и бисер, а завтра куда еси девался человек? Философ, сэр?

— Психолог, сэр, скромный наблюдатель человеческой природы, — сказал мистер Пикквик.

— Так же как и я. Доброе дело… Человек любит философствовать, когда нечего есть. Поэт, сэр?

— Почтеннейший друг мой, мистер Снодграс, имеет сильный поэтический талант, — сказал мистер Пикквик.

— Не дурно сам пишу стихи, — отвечал незнакомец. — Поэма в десять тысяч стихов… Ямбы и хореи с дактилями и анапестами… Олимп… Великая битва… Марс поутру, ночью Аполлон… барабан и лира… Пою тебя, великий муж… Нет вдохновения — забежал в кондитерскую, и опять… Муза, Нептун, Морфей… вдохновение шипит… Прекрасно! — Вы, сэр, не охотник ли? — вдруг спросил он, обращаясь к мистеру Винкелю.

— Да, я люблю охоту, — отвечал тот.

— Прекрасное занятие, сэр, бесподобное. — Собаки, сэр?

— Теперь нет, — отвечал мистер Винкель.

— A! Вы держали собак… бесподобные животные… твари смышленые… чутье… инстинкт… Была у меня отличная собака… легавая… Понто, кличка… Пошел однажды на чужое поле… перелез ограду… выстрелил… бац… свистнул — собака стоит как вкопанная… свистнул опять… Понто… нейдет… подманил к себе — Понто, Понто… виляет хвостом и смотрит на столб… взглянул — на столбе надпись: «Лесничему приказано бить и стрелять всех собак за этой оградой»… Удивительная собака… бесценная… зоологический феномен.

— В самом деле, случай необыкновенный, — заметил мистер Пикквик. — Позвольте мне записать его?

— Извольте, сэр, извольте… сотни чудных анекдотов насчет собак… коллекция в классическом роде. — Красотка, сэр? — продолжал незнакомец, круто повернувшись к мистеру Треси Топману, бросавшему умильные взгляды на проходившую женщину.

— Очень мила, — заметил мистер Топман.

— Да… смак есть… Английские девушки далеко не так хороши, как испанки… Благородные создания… агатовые волосы… черные глаза… искрометистые… блещут… круглые формы… Чудо, как хороши.

— Вы были в Испании, сэр? — спросил мистер Топман.

— Жил там… очень долго.

— И много одержали побед, сэр?

— Побед? Тысячи! Дон Боларо Фиццгиг… Гранд, старик… единственная дочь… Донна Христина… блистательная красавица… влюбилась по уши… ревнивый отец… гордая испанка… прекрасный англичанин… Донна Христина в отчаянии… приняла яд… рвотного дали… желудочный насос… сделали операцию… Старик Боларо вне себя… согласился… соединил наши руки… потоки слез… романическая история… очень.

— Что ж? Донна Христина теперь в Англии, сэр? — спросил мистер Топман, приведенный в восторженное состояние поэтическим изображением прелестей испанки.

— Умерла, сэр, умерла, — сказал незнакомец, приставив к глазам коротенький остаток носового коленкорового платка, — операция трудная… желудочный насос… не перенесла… нежная комплекция… погибла жертвой.

— A ее отец? — спросил поэтический Снодграс.

— Угрызение и бедствие, — отвечал незнакомец, — исчез внезапно… молва по всему городу… искали по всем местам… с ног сбились… без успеха… городской фонтан на большой площади вдруг остановился… прошли недели… не брызжет… работники принялись чистить… выкачали воду… хвать… старик Боларо сидит в трубе… окоченелый… в правом сапоге бумага… полная исповедь… с отчаяния… не мог пережить… Вытащили его, фонтан забрызгал, заиграл… Трагический элемент.

— Могу ли я, с вашего позволения, внести в свои записки эту трогательную историю? — спросил мистер Снодграс, проникнутый великим соболезнованием.

— Пишите, пишите! Пятьдесят новых историй в таком же роде, если угодно… вулканические перевороты в моей жизни, странные, непостижимые… Много видел, много испытал… То ли еще будет… Позволяю… Пишите.

В таком духе продолжался разговор всю дорогу. На станциях, где сменяли лошадей, ученые путешественники угощали своего приятеля коньяком и пивом, и он без умолку рассказывал им новые истории, запечатленные по большей части трагическим колоритом. В скором времени записные книги господ Пикквика и Снодграса наполнились поэтическими и философическими описаниями чудесных приключений. Наконец дилижанс покатился по рочестерскому мосту, за которым возвышался древний католический монастырь.

— Великолепная развалина! — воскликнул мистер Август Снодграс, увлеченный поэтическим чувством при виде почтенного здания.

— Какая обильная жатва для антиквара! — провозгласил мистер Пикквик, приставляя зрительную трубу к своему правому глазу.

— А! Прекрасное место! — заметил незнакомец. — Груда кирпичей… угрюмые стены… мрачные своды… темные углы… развалившиеся лестницы… старый собор… душный запах… пилигримы истерли ступени… узкие саксонские двери… Странные люди эти католические монахи… исповедальни точно суфлерские будки в театрах… Папа и главный казначей… Эти образа… Саркофаг… древние легенды… чудесные повествования… источник национальных поэм… вдохновение… Превосходно!

И этот монолог беспрерывно продолжался до той поры, когда дилижанс подъехал наконец, к воротам гостиницы «Золотого быка» на главной рочестерской улице.

— Вы здесь остановитесь, сэр? — спросил мистер Натаниэль Винкель.

— Я? Нет… вам советую… всего лучше… хорошая гостиница… отличные постели… подле трактир Райта, дорого… очень дорого… полкроны за всякую мелочь… плата увеличивается, если обедаете у приятелей… странные люди.

Мистер Винкель повернулся от мистера Пикквика к мистеру Снодграсу, и от Снодграса к мистеру Топману; приятели перемигнулись и утвердительно кивнули друг другу. Мистер Пикквик обратился к незнакомцу:

— Вы оказали нам сегодня поутру весьма важную услугу, сэр, — сказал он, — позвольте покорнейше просить вас об одолжении разделить с нами скромный обед. Мне и приятелям моим было бы весьма приятно продолжить знакомство с человеком, который так много испытал и видел.

— Очень рад… благодарю… не смею советовать насчет блюд… не забудьте грибов со сметаной и жареной курицы… превосходно! В котором часу вы обедаете?

— A вот позвольте, — сказал мистер Пикквик, обращаясь к своему хронометру, — теперь скоро три. В пять часов вы свободны?

— Совершенно… именно в пять часов!.. Ни прежде, ни после. Дел бездна! До свидания!

Надев шапку набекрень, незнакомец слегка поклонился почтенным друзьям, взял узелок под мышку, свистнул, побежал и вскоре скрылся из вида.

— Много путешествовал и много видел, это ясно! — заметил мистер Пикквик. — Хорошо, что мы его пригласили.

— Как бы мне хотелось видеть его поэму! — сказал мистер Снодграс.

— Мне бы очень хотелось взглянуть на его собаку, — сказал мистер Винкель.

Мистер Топман ничего не сказал и не заметил; но он размышлял в глубине души о донне Христине, гордом испанце, о фонтане, о бедствиях, о человеческой жестокости, и глаза его наполнились слезами.

Номера взяты, постели осмотрены, обед заказан, и путешественники отправились осматривать город с его окрестностями.

Прочитав внимательно заметки мистера Пикквика относительно четырех городов: Строда, Рочестера, Четема и Бромптона, мы нашли, что впечатление его, в существенных основаниях, ничем не отличается от наблюдений других путешественников, изображавших эти города. Представляем здесь в сокращении описание мистера Пикквика.

«Главные произведения всех этих городов, — говорит Пикквик, — состоят, по-видимому, из солдат, матросов, жидов, мела, раковин, устриц и корабельщиков. К статьям торговой промышленности преимущественно относятся: морские припасы, яблоки, сухари, свежая и соленая рыба и устрицы. Улицы многолюдны и представляют живописный вид, оживленный особенно постоянным присутствием военных. Приятно истинному филантропу углубляться в наблюдения относительно беззаботной и веселой жизни военных, умеющих так удачно разнообразить свои развлечения и так незлобиво и невинно шутить над добродушными простаками из граждан. Военные вообще обладают изумительно веселым расположением духа. За два дня до моего приезда сюда один из таких шутников был грубо оскорблен в трактире. Буфетчица не захотела отпустить ему более ни одной рюмки; в отплату за это, он (скорее для забавы) выхватил свой штык и ранил девушку в плечо. И однако ж, этот милый весельчак пришел в трактир на другой день, и сам же первый выразил свою готовность покончить дело миром и забыть неприятное приключение».