Рассказы - Яков Тайц

Ребята помчались в лагерь. Летчик уже рассказывал про Америку:

— Американцы нам говорили: «Мы приедем к вам, адреса не надо — каждый покажет нам ваш дом». Мы засмеялись в ответ: «Героев и сейчас у нас много, а к вашему приезду будет еще больше, вам придется долго искать».

Борины очки были все время устремлены в одну точку — на летчика. Боря теперь отлично видел его загорелое, мужественное лицо, темные веселые глаза, орден на белой гимнастерке… Он обнял Кешу:

— Викеша-головеша, ты теперь не только Освод, но и ЭПРОН!

Он приподнял очки и почесал беленькую полоску на переносице. Впрочем, она уже успела чуточку потемнеть.

ВЕРЕВОЧКА

Расскажу про то, как я себе на ус веревочку намотал.

Я работал в типографии. Потом поступил в художественную школу. Я всегда любил рисовать, и всем нравилось, а больше всех — мне самому.

И вот все кругом стали про меня говорить: «Художник! Художник!» И не в насмешку, как иногда говорят: «Эй, ты, художник от слова худо!», а с уважением: художник!

Я и возгордился и давай перед всеми нос задирать: «Я художник, я все знаю, все умею, фу-ты, ну-ты, близко не подходи!..»

А в типографию меня по старой памяти тянуло. _

Вот я раз пришел туда перед праздниками. А там — суматоха! Белят стены, пишут лозунги, клеят стенгазету, мастерят плакаты, — в общем, готовятся к празднику. Меня увидели — накинулись:

— Вот тебе кумача десять метров, напиши нам лозунг для детского сада печатными буквами. Просим как художника.

Мне, конечно, лестно. Я согласился. Они говорят:

— Может, помощника дать?

— Не надо!

— Может, краски приготовить?

— Не надо!

— Может, кумач разостлать?

— Не надо мне ничего, я сам все знаю!

Развел я в горшочке белил, подбавил для красоты синьки, расстелил кумач, прикнопил его к полу, п получилась у меня красная дорога от стены до стены!

И вот я стал писать:

СПАСИБО ТОВАРИЩУ СТАЛИНУ ЗА СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО.

Только я «спасибо» написал, вдруг, смотрю, с улицы человек в окно заглядывает. Это на третьем-то этаже! А лицо у этого человека все в белых оспинах. Я испугался. А человек говорит:

— Коряво нарисовано, гражданин хороший. Которая буква больше, которая меньше!

Тут я догадался: это маляр в люльке снаружи стену красит, и говорю:

— Не учи ученых.

А сам все-таки взял линейку и стал наводить линии. У меня, верно, все вкось поехало. А линейка маленькая, куцая, разве с ней управишься на десяти метрах? Бился я с ней, бился, и так и сяк — ничего не выходит! А маляр за окном все покачивается в люльке и усмехается. Вдруг он занес ногу и — прыг в комнату! Поставил кисть, достал из кармана веревочку и сказал:

— На, ученый, держи конец!

Я взял. Жду, что будет. А маляр натер веревочку мелом, приложил конец к полотнищу и мне велел:

— Прижми-ка бечевку к кумачу.

Веревочка натянулась. Маляр ухватил ее двумя пальцами, оттянул и как щелкнет! И вдруг — хлоп! — вдоль всего кумача, на все десять метров, от стены до стены, отпечаталась на красном ровнехонькая белая линия!

— А теперь, — говорит, — рисуйте!

Взял кисть и уехал на своей люльке.

А мне стало стыдно. Будто это по мне веревочкой щелкнули. Я ее крепко запомнил, эту веревочку, и больше носа ни перед кем не задираю. Вот и выходит, что я себе на ус веревочку намотал.

ЗЛОДЕЙ ШУСТИКОВ

Сам я счетовод, а жена у меня учительница. В классе у нее сорок пять учеников, сорок пять молодцов, — один другого лучше, один другого хуже.

Хуже всех — Шустиков. С ним жена постоянно воюет. И часто приносит с поля битвы «трофеи».

То резинку:

— Это я у Шустикова рогатку отняла.

То грозное оружие из ключа и гвоздика:

— Это Шустиков наган смастерил.

То трубочку какую-то:

— Это Шустиков стрелял жеваной бумагой.

Все это она потом ему возвращает. А я злюсь: «Злодей Шустиков! За что жену мою изводишь? Попадись только мне в тихом переулке!»

Вот раз она после школы положила портфель на стол и вышла на кухню. Я подумал:

«Видать, сегодня день тихий, бестрофейный!»

Как вдруг из портфеля высунулась змеиная голова!

Я испугался: вот как заработался — всякая гадость мерещится!

Давай моргать изо всех сил — видение не проходит. Давай глаза протирать — не проходит!

А змея черная, глянцевитая, на голове красные полоски, будто очки. Значит — очковая!

Хочу встать — не могу! Хочу шевельнуться — не могу! Значит — это удав или питон!

А змея выбирается потихоньку из портфеля, и все кольцами, кольцами…

Тут, на счастье, жена вернулась.

— Что с тобой, почему такой бледный?

Я шепчу:

— Таня… очковая… питон… удав…

— Что ты? Где? — Она засмеялась. — Это я у Шустикова ужа отняла на уроке, забыла вернуть!

Я рассердился:

— Отнеси сейчас же!

— Куда же я пойду? Школа закрыта!

А змея ползает по моим конторским книгам, будто так и надо.

— Ну, выбрось его!

— Как же я его выброшу — надо Шустикову отдать!

А змея чернильницу опрокинула, залила все бумажки на столе.

— Убери его, или я не знаю что!

— Завтра!

— Сегодня!

— Завтра!

Стали мы с женой потихоньку ругаться. Вдруг — стук. Входит мальчик. Светленький, голубоглазый, за спиной — сумка. Стал в дверях и заговорил неразборчиво:

— Татьяна Ивановна, вы… я… у меня…

— Шустиков?! — удивилась жена. — Откуда ты взялся?

Я оглянулся. Так вот он каков, злодей Шустиков!

— А я, Татьяна Ивановна, в канцелярии адрес взял… Ведь вы, Татьяна Ивановна, ужа взяли, а его кормить надо. Вот я и принес…

Он вынул из сумки отвратительную пупырчатую лягушку. Уж потянулся к ней, заиграл страшным раздвоенным языком.

Я не выдержал:

— Возьми своих гадов и убирайся! Впрочем, постой! Окажи, за что ты жену мою мучишь?

Шустиков опустил голову:

— А я люблю придумывать разное… изобретать… и всяких зверей. А стану показывать ребятам, Татьяна Ивановна ругается, отнимает…

Тут меня осенило:

— Скажи, злодей, что ты любишь больше всего на свете?

— Больше всего на свете, — ответил Шустиков, — я люблю авиацию. Чтоб самолеты. И парашюты тоже!

— Видишь, как у нас нехорошо выходит, — сказал я: — ты мешаешь своей учительнице, а твоя учительница — моя жена, она приходит расстроенная, и это мешает мне. А ведь я инженер по авиации, я строю самолеты для нашей страны. Мне надо, чтобы тишина, чтобы ни ошибочки! Сейчас я как раз работаю над новым истребителем…

— Истребителем? — Шустиков посмотрел на меня во все глаза. — А какой он будет?

— Мммм… такой, особенный… Сверхскоростной. Весь в этих… в пропеллерах. Кругом — пушки. Как взовьется в стратосферу, как помчится, — только его и видели!

Шустиков, потрясенный, забрал своих гадов и ушел. Через несколько дней я вспомнил:

— Таня, что это трофеев не видать?

— Нету! — весело сказала жена. — Кончились трофеи. Впрочем, один вот есть!

Она подала мне письмо. Я стал читать:

«Товарищ самолетный инженер, я сейчас делаю авиамодель типа утки, фюзеляжную, с пропеллером-трилистником. Можно мне прийти к вам посоветоваться насчет габарита и хвостового оперения? Ученик пятого класса вашей жены А. Шустиков».

Я растерялся. Кто такие «габарит» и «трилистник»? Что значит «хвостовое оперение»? При чем тут «утка»?

— Таня, скажи ему, что я занят, заболел, уехал умер…

— Поделом тебе! — засмеялась жена, — Вперед не обманывай!

Ах, злодей, злодей! Теперь сижу, изучаю летное дело: а вдруг мы с ним встретимся в тихом переулке!

ПИСАТЕЛЬ

Про Лешу Беленького написали в стенгазете. Так ему и надо! Он и Лиде Шишмаревой нагрубил ни за что, ни про что!

Она просто пришла в класс с новостью: будто она в учительской слыхала, будто Мария Ивановна говорила Клавдии Сергеевне, будто «немка» передавала Мирону Петровичу, будто директор намекал насчет того, что в школу приедет…

Лида встала на учительский стул:

— Угадайте, кто!

— Ну, кто? — зашумел класс, — Ну, из газеты кто-нибудь!

— Нет!

— Ну, новая по географии!

— Нет!

— Ну…

— Говори, кто? — закричал Леша Беленький и грубо дернул Шишмареву за галстук.