Красная трава - Борис Виан

Вольф шагал впереди, засунув руки в карманы, и говорил, не оглядываясь.

— Ну а все же, — сказал он. — Предположим, что кто-то обоснуется здесь по соседству с нами и что у него будет, скажем… сучка…

— Этим меня не пронять, — сказал сенатор, — я от всего уже освободился.

— Кроме пырея, — сказал Вольф. — Странный вкус. Лично я предпочел бы симпатичную маленькую сучку.

— Валяйте, не отказывайте себе в этом, — сказал сенатор. — Я не ревнив. Вот потроха чуть барахлят.

— Но когда ты жрал все это, — сказал Вольф, — в тот момент, в конце концов, тебе же это нравилось.

— Гм… — сказал сенатор. — За исключением земляной кашицы и горчицы в ухе. Прочее было вполне сносно.

— Тебе лишь надо постоять за себя, — сказал Вольф. — Ты вполне мог бы заставить ее себя уважать.

— Какое уж там уважение! — сказал сенатор. — Я старый вонючий пес и жру целый день без передыха. Ик!.. — добавил он, поднося дряблую лапу к морде… — Прошу прощения, я на секундочку… Какой превосходный пырей… Он действует, да еще как… Если вас не затруднит, отцепите тележку, боюсь, она может мне помешать.

Вольф наклонился и освободил сенатора от кожаной упряжки. Уткнувшись носом в землю, сенатор умчался на поиски кустика, с одной стороны — наделенного соответствующим запахом, а с другой — пригодного, чтобы скрыть от глаз Вольфа ту позорную деятельность, которая вот-вот воспоследует. Вольф остановился его подождать.

— Не спеши, — сказал он. — У нас есть время.

Целиком поглощенный тем, чтобы икать в такт, сенатор не отвечал. Вольф уселся прямо на землю и, подтянув к себе пятки и обняв колени руками, принялся раскачиваться взад-вперед. Чтобы повысить содержательность этого действия, он с чувством замурлыкал сентиментальную мелодию.

За этим занятием и обнаружила его минут через пять Лиль. Сенатору было никак не облегчиться, и Вольф уже собирался постучать его по спине. Поспешные шага Лиль остановили Вольфа: кто это — он знал и не глядя. На ней было платье из тонкого полотна, а распущенные волосы прыгали у нее по плечам. Повиснув на шее Вольфа, она опустилась рядом с ним на колени и зашептала ему на ухо:

— Почему ты меня не подождал? Что же это за каникулы?

— Мне не хотелось тебя будить, — сказал Вольф. — У тебя был усталый вид.

— Я очень устала, — сказала она. — Ты и в самом деле хотел потюхать сегодня утром?

— Скорее я хотел чуть-чуть пройтись, — сказал Вольф. — И сенатор тоже, но по пути он изменил свое мнение. Так что я готов на все твои предложения.

— Ты так любезен, — сказала Лиль. — Я как раз пришла тебе сказать, что совсем забыла об одной очень важной вылазке в город, так что ты в результате можешь потюхать безо всяких угрызений совести.

— У тебя есть еще минут десять? — спросил Вольф.

— Я на бегу, — объяснила Лиль. — Я спешу, у меня свидание.

— У тебя есть еще минут десять? — спросил Вольф.

— Конечно, — сказала Лиль. — Бедный сенатор. Я так и знала, что он заболеет.

— Не заболеет, — удалось выдавить из себя сенатору из-за своего куста. — Отравится, это совсем другое дело.

— Ну вот! — запротестовала Лиль. — Скажи еще, что кухня была плоха.

— Земля — была, — пробубнил сенатор и вновь принялся подтявкивать.

— Прогуляемся вместе, пока я не ушла, — сказала Лиль. — Куда пойдем?

— Куда глаза глядят, — сказал Вольф.

Он поднялся вместе с Лиль и забросил свои клюшки в тележку.

— Я вернусь, — сказал он сенатору. — Не спеши и не переутомляйся.

— Не волнуйтесь, — сказал сенатор. — Боже мой! У меня трясутся лапы, что за ужас.

Они шли по солнцепеку. Просторные лужайки вклинивались, как заливы, в мрачно-зеленые боры. Издали казалось, что деревья прижимаются друг к дружке, и хотелось быть одним из них. Сухая травянистая почва медленно повышалась, и площадка для пентюха осталась слева от них и чуть внизу. Два-три пентюха добросовестно тюхали, используя все подобающие принадлежности.

— Ну а вчера, — сказал Вольф, — вчера тебе было весело?

— Очень, — сказала Лиль, — я все время танцевала.

— Я видел, — сказал Вольф, — с Ляписом. Я страшно ревнив.

Они взяли вправо, чтобы войти в лес. Было слышно, как зеленые еще дятлы стучали на короткой ноге друг на друга, играя в морзянку.

— Ну а ты что поделывал с Хмельмаей? — перешла в наступление Лиль.

— Спал в траве, — ответил Вольф.

— Она хорошо целуется? — спросила Лиль.

— Дуреха, — сказал Вольф, — я об этом и не думал даже.

Лиль засмеялась и прижалась к нему, стараясь шагать в ногу, что вынуждало ее очень сильно раздвигать бедра.

— Мне бы хотелось, чтобы каникулы были всегда, — сказала она. — Я бы все время гуляла с тобой.

— Тебе бы это тут же приелось, — сказал Вольф. — Видишь, тебе уже нужно куда-то бежать.

— Это не так, — сказала Лиль. — Чистая случайность. Зато ты предпочитаешь свою работу. Ты без нее не можешь. Отсутствие работы сводит тебя с ума.

— С ума меня сводит вовсе не отсутствие работы, — сказал Вольф. — Я таков от природы. Хоть у меня и все дома, мне не по себе.

— Если только не спишь с Хмельмаей, — сказала Лиль.

— Или с тобой, — сказал Вольф. — Но сегодня утром спала ты, и я предпочел уйти.

— Почему? — спросила Лиль.

— Иначе, — сказал Вольф, — я бы тебя разбудил.

— Почему? — невинно повторила Лиль.

— Вот почему, — сказал Вольф.

Слово у него не разошлось с делом, и они растянулись на лесной траве.

— Не здесь, — сказала Лиль, — здесь слишком людно.

Не похоже было, что она хоть немного верит своему доводу.

— После этого ты уже не сможешь тюхать, — сказала она.

— Я люблю и эту игру, — прошептал Вольф ей на ухо, к тому же вполне съедобное.

— Были бы у тебя всегда каникулы… — вздохнула почти счастливая Лиль, а затем и совершенно счастливая между разноглубокими вздохами и некоторой активностью.

Она снова открыла глаза.

— Я так, так их люблю, — закончила она свою мысль.

Вольф нежно поцеловал ее ресницы, чтобы подчеркнуть грусть даже и сугубо локального разъединения.

— Куда ты бежишь? — спросил он.

— Так, забегу в одно место, — сказала Лиль. — Пойдем быстрее… Я опаздываю.

Она поднялась, схватила его за руку. Они припустили бегом к тележке. Обессилевший сенатор Дюпон валялся на земле, раскинув все четыре лапы, и пускал на камни слюну.

— Вставай, сенатор, — сказал Вольф. — Пойдем тюхать.

— Пока, — сказала Лиль. — Возвращайся пораньше.

— А ты? — сказал Вольф.

— Я скоро буду! — прокричала Лиль на бегу.

ГЛАВА VII

— Гм-м-м… прекрасный удар! — оценил сенатор.

Шар взлетел очень высоко, и в небе повис прочерченный им кильватерный след из рыжего дымка. Вольф опустил клюшку, и они отправились дальше.

— Да, — равнодушно сказал Вольф, — я прогрессирую. Если бы я тренировался регулярно…

— Никто вам в этом не мешает, — сказал сенатор Дюпон.

— Как ни верти, — ответил Вольф, — всегда найдется кто-нибудь, кто играет лучше тебя. И что тогда? Чего ради?

— Ну и что, — сказал сенатор. — Это же игра.

— Именно потому, — сказал Вольф, — что это игра, нужно быть первым. Иначе все это глупости и только. Да! К тому же вот уже пятнадцать лет, как я играю в пентюх… ты что, думаешь, это меня еще возбуждает…

Тележка разболтанно вихляла из стороны в сторону позади сенатора и при первой же возможности воспользовалась легкой покатостью, чтобы подкатиться и исподтишка стукнуть его под зад. Сенатор запричитал.

— О горе! — простонал он. — У меня до поры будет плешь на заду!..

— Не будь таким неженкой, — сказал Вольф.

— И это, — сказал сенатор, — в моем-то возрасте! Унизительно!

— Немного прогуляться тебе на пользу, — сказал Вольф, — уверяю тебя.

— Какую пользу может принести то, что досаждает? — спросил сенатор.

— Но досаждает все, — сказал Вольф, — и что-то все же делается…

— О! — сказал сенатор. — Под тем предлогом, что вас ничто не привлекает, вы считаете, что всем все опротивело.

— Ну хорошо, — сказал Вольф, — вот сию минуту чего ты хочешь?

— Ну а если бы этот же вопрос задали вам, — проворчал сенатор, — вам ведь было бы трудно на него ответить, не так ли?

Действительно, Вольф сразу не ответил. Он размахивал клюшкой и забавы ради обезглавливал стебли распердунчиков кривляющихся, росших там и сям на площадке для пентюха. Из каждого отрубленного стебля извергалась клейкая струя черного сока, которая надувалась в небольшой черный воздушный шарик, украшенный золотой монограммой.

— Трудно бы мне не было, — сказал Вольф. — Просто сообщил бы тебе, что ничто больше не вызывает во мне желания.

— Что-то новенькое, — захохотал сенатор, — ну а как же тогда машина?

— Это скорее от отчаяния, — в свою очередь усмехнулся Вольф.