Из жизни олуха и его приятеля (СИ) - Владислав Отрошенко

скрылась в ослепительно светлом пространстве за рекой, но вскоре вернулась и

теперь стояла так близко от Родиона Родионовича, что он хорошо видел в ее

черном зрачке свое выпуклое отражение. Он дважды скомандовал ей “Пошла вон!”, потом отстегнул брошку под воротником и с размаху кинул ее в бок лошади.

Лошадь отшатнулась всем туловищем в сторону, быстро переставив с места на

место длинные ноги, перепачканные засохшей глиной, но не разозлилась на

Родиона Родионовича, не испугалась — осталась стоять неподалеку, кося на него

огромным глазом. Родион Родионович перешел на другую сторону улицы — лошадь

поплелась за ним и остановилась только тогда, когда он, пройдя вдоль ветхого

забора, свернул в неухоженный, заросший пестрыми травами двор, заметив в его

глубине через распахнутую калитку гроб. Во дворе никого не было. Тесный и

сумрачный от разросшихся деревьев, он был весь затоплен сладким духом

разогретых цветов, осыпающихся в траву со старых искривленных жердел, обвитых

плющом. Таким же старым и искривленным был деревянный дом, глубоко осевший

одним боком в землю; рельефные ставни на его окнах, под которыми тянулись

гнилые доски балясника, были наглухо закрыты; собачья будка пустовала. Гроб

стоял на двух табуретках недалеко от крыльца. Обитый новой бирюзовой материей, он был самым ярким предметом в этом безмолвном дворе, где все потускнело от

времени и где, казалось, сам воздух пропитался пепельно серым цветом, каким

светилась здесь повсюду омертвелая древесина. В гробу лежала старуха. Родион

Родионович еще на расстоянии увидел над бирюзовым бортиком, окаймленным по

краю черной волнистой лентой, ее нос и лоб, наполовину закрытый белой

косынкой.

Приблизившись вплотную к гробу, от которого исходил такой же сладковатый

запах, каким веяло от цветущих деревьев — но только он был не летучим, не

наплывающим, а ровным и неподвижным, как прохлада в погребе, — Родион

Родионович вытащил руку из кармана, положил ее — будто чужую, будто для того, чтобы она привыкла лежать так, на широкую подушку, занимавшую все изголовье

гроба, потом дотронулся указательным пальцем до лба старухи. Желтый, в

сиреневых подтеках, он был до того холодный и твердый, что Родион Родионович

даже кончиком пальца ощутил глухую каменную тяжесть маленькой головы, затянутой в косынку. Он отдернул руку, спрятал ее в карман и, уже не

дотрагиваясь до старухи, смотрел в ее лицо, стараясь понять, знает ли она, что

он теперь стоит рядом с нею; и что по ее серым, плотно сжатым губам ползет

упавший с дерева паук; и что в небе светит яркое солнце; и что в душном саду

носятся над кронами деревьев, соединяя разнообразное жужжание в усыпляющий

гул, тысячи пчел, шмелей и ос; и что завтра будет новый жаркий день, — скучно

ли ей быть мертвой?

Старухе было не скучно и не весело. Превратившись в тугое безответное тело, не

замечающее ни паука, ни Родиона Родионовича, ни далекое солнце, она лежала в

дырявой тени полувысохшей акации, и все ее лицо — просторные глазницы, уже

захватившие в свои провалы брови и тонкую кожу с висков, большие овальные

ноздри, светлые и чистые внутри, подбородок, распластавшийся по шее, — говорило, что она навсегда сроднилась с той спокойной и властной силой, которая придавила ее к днищу гроба, и даже сама была теперь этой силой, не

желающей знать ни о сегодняшнем, ни о завтрашнем дне.

Родион Родионович набрал воздуха в легкие и его упругой струей, округлив щеки, сдул паука с губ старухи, потому что ему стало жалко ее — жалко, что она

ничего не знает. Ему захотелось убить паука, чтобы тот впредь никогда не

ползал по онемевшим губам. Обойдя гроб, он принялся искать его в высокой

траве. Но найти его было трудно среди множества других живых существ, таких же

невесомых и проворных; они ползли, выпрыгивали, вылетали из потревоженного

укрытия. Раздвигая траву руками, Родион Родионович увидел в ней большие

ножницы из темного шершавого металла. Он подобрал их и, вытащив из кармана

носовой платок, отрезал от него угол. Ножницы резали хорошо, хотя и были очень

старыми. С минуту Родион Родионович внимательно разглядывал их, словно

собираясь запомнить и бросить назад в траву, но не бросил — еще раз опробовал

толстые выщербленные лезвия, надрезав в двух местах атласную ленту, окаймлявшую гроб, потом зашагал к распахнутой калитке, на улицу, не выпуская

из рук находку, — по пути состригал яркие головки репейников, листья с кустов

и уже у самой калитки, быстро присев на корточки, отрезал кончик шнурка на

своем ботинке.