Первая любовь королевы - Роксана Михайловна Гедеон

ничего вокруг и защищает собственных врагов. Не было никакого смысла что-то ему втолковывать, надо лишь заставить его делать то, что она считает правильным. Генрих нерешительно произнес:

— Согласен с вами, душенька, что обвинения, которые выдвигает Йорк против доблестного Сомерсета, бессмысленны. Я не позволю трогать лорда Бофора. Справедливость превыше всего, моя дорогая.

В течение двух лет Маргарите Анжуйской удавалось держать Йорка вдали от Англии. Ему давали внешне почетные поручения, дабы он был подальше и не мутил воду. Но, даже будучи лордом-протектором Ирландии, Йорк умудрялся злоумышлять против друзей королевы. Оставаясь на Зеленом острове, он сумел-таки свергнуть Сеффолка, а теперь, самовольно вернувшись в Англию, подкапывался и под Сомерсета. Он требовал обвинения лорда Бофора в государственной измене за то, что тот якобы проиграл войну с Францией и утратил все тамошние английские владения.

Маргарита зло передернула плечами. Ей, француженке, ставшей английской королевой, честно говоря, не слишком нравилась война с Францией, и на исповеди она могла бы признаться, что поражение Англии не так уж ее беспокоит. Всем ясно, что война проиграна. Гибельный для англичан перелом произошел еще двадцать лет назад, когда появилась по Франции Дева Жанна, отвоевавшая Орлеан. Сам Господь рассудил так, чтоб Англия проиграла, — что уж тут поделаешь! Король, по натуре большой миротворец, не любил войн и крови, поэтому был полностью согласен с английским поражением. В конце концов, казна была пуста — на какие же средства воевать?

А Сомерсет… да ведь он был капитаном Кале, комендантом единственной крепости, которой еще твердо владела Англия во Франции. Он вовсе не проиграл войну. Это было лишь навязшее в зубах обвинение, которое бросал Йорк любому другу королевы.

Даже Сеффолка не стыдился в этом обвинять, хотя у того отец и четыре брата погибли в Столетней войне, а сам он семнадцать лет сражался за Англию. Нет, дело было не в войне. Просто Йорк хотел любой ценой оставить Маргариту в одиночестве. Как на грех, парламент, это мерзкое сборище предателей и крикунов, всецело симпатизировал герцогу Йорку и готов был поддерживать его предложения. Сегодня утром на заседании Общин должны были встретиться Сомерсет и Йорк, каждый со своими людьми. Лорд Бофор, прибывший из Кале, готов был отразить обвинения, но кто знает, каков будет конец разбирательства?

Королевский кортеж двигался вдоль Стрэнда и, несмотря на то, что носилки были окружены стражниками, в просветах между занавесками, случалось, мелькали лица горожан. Уличный шум был очень силен. Маргарита любила эту улицу, самую красивую в Лондоне. Здесь жили знатные люди, всякий лорд считал долгом чести заиметь на Стрэнде особняк — нечто вроде личной лондонской резиденции.

За дубовыми мощными воротами, низкими оградами из белого портлендского камня, высились эти дома — с острыми коньками крыш, высокими стрельчатыми окнами, множеством причудливо бегущих орнаментов и резных украшений на карнизах, с дворами, вымощенными серыми каменными плитами, с белыми наличниками дверей. Да, пошла мода так строить, — не замок уже, но и не городская усадьба, что-то среднее, укрепленное, но удобное. Вдалеке замаячили черепичные кровли Сомерсет-Хауса, и сердце Маргариты сжалось. Мысли снова вернулись к лорду Бофору и, с тоской глядя на опускную решетку[9], вышитую на знамени Сомерсетов, которое развевалось над их резиденцией, королева в который раз подумала: все ли с ним хорошо? Жив ли он? Об его благополучии стоило бы попросить Господа во время службы!

Крылья носа Маргариты дрогнули и, оборачиваясь к мужу, она тихо спросила:

— Помните Лондонский мост, где мы проезжали вчера? Видели ли вы головы подлого Джека Кэда и его приспешников[10]? Неужели даже это не убедило вас, сир, что Йорк способен на все?

Генрих помнил эти головы, выставленные на мосту: их уже обглодали вороны и отполировал зимний ветер. Дрожь пробежала по его телу.

— Это жестоко, Маргарита, — произнес он, глядя на жену.

Ее профиль был так чист и нежен, что у короля сжалось сердце. Он знал, что она все равно настоит на своем, что будет мучить его день и ночь, но добьется того, чего хочет. И он не сердился на нее за это. Он всегда верил, что сам Господь послал ему эту женщину. От рождения мягкий и нерешительный, он нуждался в этой ее силе, упрямстве, постоянном подталкивании. К тому же она так необычайно хороша. Он нежно взял ее за руку, с силой прижал к своей щеке.

— Храни вас Бог, Маргарита. Нет никого на свете, кого я любил бы так, как вас.

Королева поняла, что победила полностью.

— Временами, сир, супруг мой, — сказала она уже мягче, — государю следует быть решительным и даже жестоким.

Очень спокойным, ровным голосом она добавила, что было бы хорошо, если б на ближайшее время его величество доверил свою королевскую печать ей, Маргарите. Это необходимо, жестко втолковывала она. Коль скоро Генрих поглощен делами богоугодными и приготовлениями к паломничеству, она должна позаботиться о государстве. Нельзя допустить, чтобы в такой тревожный час некому было принимать решения.

Маргарита говорила красноречиво, убедительно, приводила множество доводов, и король почувствовал, как кровь стучит у него в висках и голова идет кругом. С ее слов выходило, что столько злобы вокруг, столько интриганов и предателей…

Понурив голову, он спросил, обещает ли она, что не использует его доверия для какой-нибудь жестокости.

— Только если будет крайняя необходимость, государь, — сказала Маргарита. И, заметив искру упрямства в светлых глазах мужа, добавила: — Однако я клянусь вам, мир, что ничья голова не падет и не прольется ни одной капли крови.

Генрих качнул головой. Потом добыл из складов упланда затянутую в бархатный мешочек государственную печать и отдал Маргарите.

— На тебя, Господи, уповаю, — пробормотал Генрих слабым голосом. — Хотел бы я увидеть хоть один знак Божий, чтобы убедиться, что я прав и что царствую согласно его воле.

Вид у него был странный, отсутствующий. Маргарита едва сдержала нервную дрожь. Порой ей всерьез казалось, что ее супруг не в своем уме.

2

Ричард Йорк прибыл на заседание парламента с громаднейшей свитой. Полгода провел он в своем замке Фотерингей, и за это время к нему примкнуло столько вельмож и рыцарей, что сомневаться в собственной популярности больше не приходилось. Впрочем, до последнего времени герцог воздерживался от призывов к откровенному бунту, всячески подчеркивая свою верность престолу и заботу о судьбах Англии.

Все должны были убедиться: он требует лишь наказания изменников, проигравших войну. Королю же он неизменно предан и вернулся из Ирландии только для того, чтобы помочь монарху, раз уж тот так нерешителен. Ну,