Этажи - Сергей Коростелев

и, ни о чем не думая, сразу заснуть, не правда ли? Со мной это случается крайне редко – когда я очень устал; но даже сильная усталость отнюдь не гарантирует того, что я мгновенно отключусь. Хотя знаю, что многие спят так постоянно – уверенно, крепко, безо всяких лишних «размышлизмов».

У меня не получается. Числа, которые я отсчитываю, дыхание, которое я насильно ритмизую, мысленный винегрет, который я гневно размазываю по тарелке болезненного сознания, наконец, отчаяние, с которым я мучительно борюсь, – всё это худший вариант, крайность, когда в бессоннице гудит голова и когда, не в силах отключить мозг, я медленно схожу с ума. Если же меня ничто не тревожит, я с упоением занимаюсь милыми, лишь мне понятными образными построениями, которые не только не мешают, но даже и помогают расслабиться, настраивают на дремотный лад и, словно магические заклинания, приоткрывают врата в вожделенное царство Морфея. Тут, правда, важно соблюсти меру, не переборщить с напряженностью, сложностью и тематикой рассуждений – иные мысли могут ведь и взволновать, и расстроить, причем порой парадоксальным образом, и грань довольно тонка.

Когда я внутренне спокоен, когда раздражающие факторы отсутствуют или настолько невелики, что ими можно пренебречь, когда в организме моем – штиль, я люблю скользить по краешку уже полусонного сознания, изможденного чу́дной негой. Даже устраиваю себе презабавное развлечение: осторожно раскручиваю мои разветвленные, хитросплетенные размышления в обратную сторону, словно я детектив. Анализировать движение собственной мысли – занятие увлекательное. Вот думал я сейчас, допустим, об условном понятии А – но как я дошел до него? Очевидно ведь, что мысль эта пришла мне в голову не вдруг; мысль вообще, мне кажется, никогда не берется ниоткуда, никогда не представляет собой изолированный отрезок – это всегда одно из звеньев цепочки. Так как же я добрался до звена А? Я начинаю вспоминать и обнаруживаю, что на А меня навели ассоциативные понятия В и С. Точка? Конечно, нет. К В и С я пришел через D, а задуматься о D мне, в свою очередь, помогло Е. Но самое интересное, что начинал я данное размышление вовсе не с Е, а c… F! И вот, дойдя как минимум до F, наигравшись, я испытываю ни с чем не сравнимое наслаждение оттого, что мне удалось проследить мысль в развитии, ее порой спонтанные, неожиданные перескоки из одной сферы в совершенно другую, обнаружить все ассоциативные крючочки.

Как это бывает, наверное, у всех детей, однажды у меня возник вопрос, каким образом я появился на свет.

Осенний вечер, на улице темень, на кухне сгущенный оранжевый свет – коэффициент альбедо пестрых обоев чрезвычайно высок; а пестры они потому, что все разукрашены моими художествами: абстракциями, аппликациями… Здесь и рисунки с безумными сюжетами, и верблюд, небрежно вырезанный из пачки отцовских сигарет, и большеголовый лопоухий слоник – поздравление маме с 8 марта, и чего только нет. Мама хозяйничала, что-то готовила, когда я подошел к ней и с изумительной детской прямотой, безо всяких преамбул спросил: «Откуда берутся дети?» К чести, мама не растерялась – видимо, этот ответ она подготовила заранее: «Женщины выпивают специальную таблетку – и вот…»

Я был полностью удовлетворен – никаких дополнительных вопросов у меня не возникло. Это блистательное объяснение прекрасно вписывалось в мои увлечения наукой, в почти сложившееся материалистическое восприятие мира. Какая-нибудь нелепость – вроде щедрых подношений аистов или счастливых находок в капусте – меня наверняка не впечатлила бы, и червь сомнения постепенно источил бы меня по ночам. Какие аисты, если я уже вовсю интересовался жизнью птиц и животных вообще! Какая капуста (тем более что ботаника прельщала меня куда меньше)! Правда, если я тогда уже уяснил, как появляются звереныши, я должен был догадаться, что с людскими детенышами дело обстоит точно так же; но, возможно, человек для меня еще пребывал в ореоле существа особого, высшего порядка.

И хорошо, что мама не предложила мне ничего религиозного. Помню, как разочаровала меня одна из моих энциклопедий – она вообще была какой-то блеклой, отвратительно изданной; я ее не жаловал, а после этого случая невзлюбил окончательно. Книга была построена по принципу: вопрос – ответ. «Почему все народы говорят на разных языках?» – этот вопрос показался мне поистине увлекательным. Теперь-то мне всё очевидно: по мере распространения людей по планете их праязык (если он существовал вовсе) естественным образом распадался на множество наречий, ведь люди удалялись друг от друга, сталкивались с совершенно разными, специфическими условиями среды обитания, которые и формировали у них различные средства языкового самовыражения, общения, связи. Но разве шести-семилетний мальчик мог размышлять так здраво? Чтобы прийти к этому, в сущности, простейшему выводу, мне требовались подсказки, хоть небольшая, но квалифицированная помощь. А что сделали авторы этой научной, вернее, научно-популярной (но всё же научной!) книги? Взяли да подсунули мне библейскую легенду о Вавилонской башне! Я тогда был человеком придирчиво и, может быть, плоско мыслящим, и религиозные тексты не могли вызвать во мне значительного отклика. Я надеялся, что мне предоставят факты, анализ, логику, что мне разложат всё по полочкам, а вместо этого эти шарлатаны, недобросовестные писаки отделались притчей, мифом (пусть и красивым) – как это лучше назвать?!

Словом, таблетка – это было в точку! Таблетка оказалась весомее любого объяснения, связанного с божественным вмешательством. Так что, видно, уже в детстве уверовал я в чрезвычайную силу фармацевтической промышленности.

Жаль, невозможно подсчитать общее количество выпитых мною за жизнь таблеток, – цифра получилась бы любопытной, – и я ни за что не вспомню всех наименований. Одни таблетки оказывали прямое, целебное воздействие, другие были лишь пустышками (и это был эффект плацебо), третьи моему организму скорее вредили. От каких только болезней – реальных и мнимых – не принимал я их, в каких только жизненных ситуациях не обращался за их помощью! И сколько раз я пытался заставить себя не пить в течение дня ни одной таблетки – чаще всего затея эта не удавалась. В древние времена человек лечился травами, кореньями, какой-нибудь морошкой, но стремительный прогресс науки, медицины давно разложил все эти дары природы на первичные химические составляющие, столь необходимые каждому. Мне кажется, люди будущего тоже не смогут отказаться от таблеток, которые станут максимально универсальными и могущественными. Да и так ли уж пагубна эта зависимость? Про таблетки иногда презрительно говорят – «химия», но не химический ли процесс лежал у истоков всего живого, начиная с первой молекулы ДНК? Живое возникло из неживого, мы и есть химия, и не так уж, наверное, грешно пополняться необходимыми первоэлементами.

Написал сейчас это – и осекся.

Ведь,