Мундиаль - Павел Кузьменко

- Как называется, простите, ваша планета?

- Гулаговка, милок, Гулаговка. В честь чемпионки Австралии по теннису 1976 года Ивонн Гулагонг, видного борца за переход подачи.

Подошел шелудивый пес и вылизал кровь моих ран. Потом снял с меня часы и, извинившись, побежал дальше, повиливая хвостом в желтых репьях.

- А-а, э-э, простите, - спросил я следующую, еще более согнутую и нищую старушку, тащившую на поломанной ключице плеча пудовую железную палку, - куда вы все это тащите?

- Да вот милый, какое несчастье - на соседний улице на Радостной, пожар.

Действительно - сквозь чахлые промозглые кусты, где на голых ветках звякали дежурные стаканчики, сквозь проходные дворы-канализации, где топтались обездоленные филеры, тянуло паленым.

Действительно, на Радостной горел пятиэтажный барак N 57/18. Старушки как могли скоро подвесили рельсу на фонарном столбе и зазвонили в нее палкой, созывая народ на пожар. Народ не заставил себя долго ждать. И вот уже при многих восхищенно-завистливых взглядах то один, то другой отважный доброволец мужественно кидался в огонь и потом с воем выныривал обратно, крепко прижимая к груди кто почти целый, лишь угол обуглился, ковер, кто телевизор, кто холодильник. Счастливые обладатели находок, крича от боли, спешили в свои бараки. Потом приехали пожарные. Ни жертв, ни разрушений они не обнаружили, потому что в дыму ничего не было видно.

Улица Патриотов, проспект Лауреатов, бульвар Несмышленых, мост Сергея IX Мироновича "Убиенного", последнего представителя дома Кирова, блеск воды, радужные пятна нефти на челе мутной Куры, реки дружбы, улица Эрекционная (бывш. Дерибасовская), устремленная на север.

Посреди бывшей Дерибасовской стоял не по моде, не по сезону терпеливо одетый человек в набедренной повязке, босиком и в терновом венце. Не взирая на оживленное уличное движение - автомобили, повозки, рикши, велосипеды, траурные шествия - тот человек шагнул мне навстречу и протянул руку со словами:

- Разрешите представиться - Иисус Христос.

И я был рад этой протянутой руке, как рад был любому доверию, этому редко встречающемуся явлению в мире стад человеческих. Как можно было не верить этой ладони с ловко вытатуированным стигматом римского четырехугольного болта с левой резьбой, этим вещим узорам ладони с линией жизни, длящейся до подбородка, этим папиллярным признакам, хранящимся во всех полицейских отделениях города.

- Сын мой, - обратился ко мне, вяло пожав руку, владелец пластмассового венца под терновый, брызжа слюной, дыша гнилыми зубами - бегати чрез улицу пред ближним зело быстрым комонем, нижеослом, ниже волом богопротивно есть.

- Подпишись, - вынырнул из-под колеса какой-то маленький апостол с листочками в портфеле. - Давай, давай. Текст тут нечего глазеть, обыкновенный. "Верую во единого Бога Отца, вседержителя, творца...", ну и так далее, там, с глубоким прискорбием вставай проклятьем заклейменный... Вот уже сколько подписалось. Двести сорок шесть человек. У нас тут и генералы есть, и писатели, два хоккеиста, четыре форисея, академики есть, балерины, книжники с Кузнецкого моста. Давай, давай. Иначе заболеешь и умрешь...

И я скрепил своею подписью подписной лист и там расцвел красный цветок. А толпа генералов, академиков, балерин и фарисеев гряла дальше, паки и паки создавая аварийную ситуацию. "Я господь ваш!" - кричала охрипшая глотка. И толпа подхватывала: "Ура!" "Не убий!" - "Ура!" "Не лжесвидетельствуй!" - "Ура!".

А я, всеми покинутый, подставил лицо прозрачному, теплому, недоступному небу, которое всегда так умиротворяло меня. "Город, город, - тихонько шептал я городу, - как скудно твое богатство вообще, как убоги твои желания вообще. Город, знаешь когда ты исчезнешь вообще? Когда все твои жители, сговорившись, разом смежат свои веки". Далекий крик совы,

и след сандалии,

и крылья бабочки,

короче:

все подряд.

Нарукхито Хирономия "После дождя",

пер. Е. Маевского И посреди времени на неизвестном витке Земли тогда в XIII веке на западном берегу Адриатики я размежил веки и увидел так близко, так близко, что хотелось тут же их смежить обратно и ощущать ее кожей, дыханием, открытой настежь слизистой оболочкой сердца. Франческа да Римини спала и видела вещий сон о мире, где соловьи пророчили с высоковольтных проводов, где млеко и мед текли в целлофановой упаковке берегов, где небесный воитель и миротворец Михаил командовал войсками ООН. И в том странном вымечтанном мире она, нежная и хрупкая песня, серебряный аккорд, сорвавшийся с виолы, Франческа принадлежала тому, кого любила, и полностью удовлетворенная, безмятежная, словно бы спала и видела во сне кого любила.

- Паоло, - плакала она из одного из измерении, - кирие элейсон, Паоло...

Паки и паки, словно юные боги посреди времен мы сплетались руками и ногами, прорастали из тела в тело самыми чувствительными молекулами. Каждый удар сердца сотрясал наше существо, каждая капля из недр опаляла наше существо - и поднятой ладони было достаточно для укрытия от любой непогоды, и в поцелуе было больше информации, чем в мировой литературе.

А там...

Джанчотто Малатеста, синьор Римини, был уличен в махинациях хлопком на выборах в первичных организациях партии гвельфов и, подвергнутый остракизму, выехал из Болоньи за море, где со свойственным ему азартом тут же присоединился к Двенадцатому Полумесячному походу за освобождение Черного камня Каабы от власти исследователей метеоритов. Но, как водится, и этот поход, подобно предыдущим, закончился ровно через полмесяца разграблением Константинополя, надругательством над его императрицей Гекубой и еврейским погромом на Подоле. Однако, не мешкая, Джанчотто тут же сочинил двадцать четыре дацзыбао и приколотил их к Спасским воротам Красного форта Парижа с требованием их незамедлительного открытия. Он был велик и грешен, Джанчотто Малатеста. Он выпадал в историю, как вулканический пепел.

А я был мел и незаметен, младший Паоло Малатеста, возжелавший жену брата своего. И доли наши качались на весах Его.

Неукротимый Джанчотто Малатеста, чья песня "Мой родимый город Римини, не забуду твово имени" девять месяцев кряду держала первую строчку в хит-параде студии "Глобус", выступил свидетелем на суде по иску Ата-Вальпы к Франциско Писарро, где доказал полную неподкупность Робеспьера, казненного рыцаря революции. И еще чего только не успел натворить Джанчотто Малатеста, разыскиваемый всеми и не ожидаемый никем. Это он организовал побег Нельсона Манделы с недоступного острова-тюрьмы в пятницу. Это он подложил бомбу в мавзолей Герострата, причем от взрыва никто, включая покойного, не пострадал. Это он поставил свечку за упокой души Нерона.