Другая дорога - Марина Аромштам

Аяэль как будто не слышал:

– Отдай мне перышко Сойки! И я выложу слово «СОЛНЦЕ».

Он потянулся к перышку.

– У меня ничего больше нет. И никого больше нет, – тихо сказал Глазастик. – Только это синее перышко. Если со мной случится какая-нибудь беда, только перышко мне и поможет. Так сказала Серая Сойка. Я не могу с ним расстаться.

– Я поэт. Мне нужнее, – глухо сказал Аяэль. – Ты сказал, что веришь в поэтов. Но ты мешаешь мне. Ты мешаешь мне выложить «СОЛНЦЕ».

Аяэль помрачнел.

– Аяэль! Не печалься! Я не хотел мешать… Знаешь, что я придумал? Я пойду вместе с тобой. Пусть все другие вещицы лежат у тебя в мешке. А я понесу свое перышко. Но когда тебе надо будет выложить «СОЛНЦЕ», я его тут же достану. А потом опять понесу. Я всегда буду рядом с тобой. И синее перышко тоже.

Аяэль посмотрел на Глазастика, посмотрел на синее перышко – и кивнул в знак согласия.

4

И вот Аяэль и Глазастик пошли по дороге вместе.

Глазастик был очень рад. А Аяэль – не очень.

Глазастик думал: «Поэт! Я даже не мог мечтать, что однажды встречу поэта!»

А Аяэль думал так: «Я и подумать не мог, что пойду куда-то с мальчишкой…»

Глазастик думал: «Я буду учиться у Аяэля. Я буду смотреть на него во все глаза. Я буду слушать его. Я буду его любить».

А Аяэль думал так: «Этот мальчишка понял, как обращаться с вещичками из моего мешка. Хорошо это или плохо?»

Глазастик думал: «Я буду во всем помогать Аяэлю. Я хочу быть как он!»

А Аяэль думал так: «Вдруг Глазастик решит, что это просто – придумывать? Вдруг он решит, что я не так уж велик? Что он и сам может быть таким же, как я?»

А Глазастик думал, что ему повезло. Что судьба ему улыбнулась. Наверное, синее перышко уже ему помогло. Интересно, а Аяэлю кто-нибудь помогал? Это так здорово, когда тебе помогают!

– Аяэль! Тебе кто-нибудь помогал собирать вещицы для твоих превращений?

– Что? – вздрогнул Аяэль.

– Ну, у тебя в мешке столько чудесных вещичек. Чтобы невидимое делать зримым. Кто-то был очень добр и одарил тебя?

– Никто меня не одаривал, – резко сказал Аяэль. – Я все придумал сам. Сам понял, нашел, сам придумал. И сам выложу «СОЛНЦЕ». Заставлю его звучать или оставлю немым. И все поймут, какой я…

– Но я и так…

Подземный гул заставил Глазастика замолчать. Лес на мгновенье наполнился оглушительным писком. А потом дорога под ногами у Аяэля задрожала, выгнулась – и подбросила его вверх.

– Ай! – закричал Аяэль. В глазах у него потемнело, резкий ветер обжег лицо.

– Аяэ-эль! – услышал он испуганный крик Глазастика. – Куда ты? Туда нельзя-а-а! Не ходи-и-и, Аяэль!

Но когда темнота рассеялась, никакого Глазастика не было. Все вообще изменилось.

Исчезла дорога – добрая, крепкая, которой Аяэль доверял. Перед ним лежала тропа – вся в рытвинах и колдобинах. Вдоль тропы громоздился мусор. На кривые, хилые кустики с обломанными ветвями было больно смотреть. Идти вперед не хотелось. Но Аяэлю казалось, что тропа его подгоняет. Аяэль подчинился и скоро увидел дом.

Серый дом покосился от старости. Его трубы чадили. Аяэль поднялся на расшатанное крыльцо, постучался. Никто не ответил. Он подождал немного, потом толкнул дверь и вошел.

Маленькие оконца едва пропускали свет. В углу, где горел очаг, топталась большущая тетка с оттопыренными губами – помешивала в котле ложкой. Двигалась она вяло, будто спала на ходу. Мальчишка постарше Глазунчика возил по столу рукой и тянул тонким голосом: «Ну и ску-у-ка!»

Двое других толкались. Один бил другого в плечо и говорил:

– Надоел! От тебя скукота!

Другой пихал его в бок:

– А от тебя скукотища.

Третий, совсем уже взрослый, уставился в потолок и водил языком по губам.

Четвертый качался на стуле с зажмуренными глазами и тихонько постанывал: «Ску-у-у…шшш».

– А ты кто такой? – Аяэля пихнули в спину.

Он обернулся и увидел детину с шеей, как у быка. Аяэль успел удивиться: как же детина смотрит по сторонам?

– Я поэт, – выдохнул Аяэль. – Я шел мимо…

– Не бывает поэтов. И не было никогда, – оборвал его Бычья Шея.

– Как это не… – попробовал возразить Аяэль.

Но ему не дали закончить.

Тот, что качался на стуле, истошно завопил: «По-мира-а-аю! Ой, помира-а-аю! Помира-а-аю от ску-у-уки!»

– Хрякла, гляди-ка, Хёк помирает, – позвал Бычья Шея тетку. – Совсем ему нечего делать.

– Так он же вроде качался, – тетка медленно повернулась. – Ну и качался бы дальше.

– Видать, надоело качаться. Больше не помогает.

– Ну пусть пойдет поплюет. – пожевала губами Хрякла. – Может, и полегчает.

– Он вчера плевал целый день, – подал голос мальчишка – из тех, что толкали друг друга. – И позавчера плевал.

– И попал Хику в рожу, – оживился второй мальчишка. Его мутные глазки неожиданно заблестели. – Ой, какое было веселье!

– Говоришь, Хику в рожу попал? – Бычья Шея расплылся в ухмылке.

– А если было веселье, то чего он сейчас помирает? – засомневалась Хрякла.

– Ну так веселье-то – нам, – объяснил ей мальчишка. – А Хёк и не веселился. Хик ему так влепил!

– У-у-у! По-мира-а-аю от ску-у-уки! – затянул еще громче Хёк.

– Что будем делать, Хрякла? – нахмурился Бычья Шея.

– Ну так вон же пришел… этот самый…

– Я поэт, – сказал Аяэль.

– Не бывает поэтов! – закричали мальчишки.

– Я шел мимо, – сказал Аяэль.

– Шел – значит, проходил. Проходимец! Вот ты кто, – рявкнул Бычья Шея. – Выкинуть его вон? – обернулся он к Хрякле.

– Помира-а-аю! От ску-у-уки! – опять завел свое Хёк.

– Пусть проходимец Хёка повеселит, – распорядилась тетка.

– Пусть веселит! А то ску-у-учно! – закричали мальчишки. – Может, плюнем в него?

– Я могу спеть вам песню, – сказал Аяэль сиплым голосом.

– Песню? Ой, не могу! – захихикал один мальчишка. – Ты что – петух?

– У нас петух песни пел. А потом мы его поймали, общипали – и в суп! – захихикал другой.

– Ску-учно-о! Ой, помира-а-аю!

– Не надо нам твоих песен. Видишь, Хёк помирает. А ну сделай что-нибудь!

– А что у него в мешке? – спросил тот, что смотрел в потолок.

– Эй, что ты прячешь в мешке?

– Это такие вещи… Невидимое делать видимым… – Аяэль еле говорил.

– Слыхали? Слыхали?! – в поросячьих глазках мальчишек запрыгали огоньки. – Он свихнутый! Вот веселье!

– А ну, весели нас! Показывай, что в мешке! – опять рявкнул Бычья Шея.

Аяэль неуверенно развязал свой мешок. Еле распутал шнурок и нащупал два камушка.

– Эти камушки… Раньше они жили на небе. Я видел, как они падали. Это было очень красиво, и я успел сказать: «Ах!» Когда я смотрю на них, я думаю: это «а».

Пальцы плохо слушались Аяэля. Круглый камушек вывернулся и упал. Аяэль нагнулся за ним – и уронил второй. Поросячьи глазки засветились от удовольствия.

– Неуклюжий! Дырявые руки! Ой, смотрите! Умора! У проходимца камни – ну что твои лягушки!

– Это клык. А это шерстинки… – Аяэль говорил с трудом. – Если все вот так положить, то получится «КАША».

– Каша? Какая каша? – в поросячьих глазках вспыхнуло подозрение.

– Клык означает «к». Это «а». А шерстинки – «ш». Это еще раз «а». Получается: «КАША».

– Значит, каша? – спросил Бычья Шея.

– Ну да. Как только я вижу эти камушки и шерстинки, так сразу могу сказать «каша»…

– А жрать эту кашу можно?

– Нет, – сказал Аэяль. – Можно только смотреть.

– Га-га-га! – ухмыльнулся мальчишка.

– Гы! Гы-гы! Из камней и шерсти! – ухмыльнулся другой.

– Го-го-го! Га-га-га! Гы-гы-гы!

Они тыкали пальцами в камушки и шерстинки, в Аяэля и снова в камушки – и громко хохотали:

– Он может смотреть на кашу! И может ее… что он может? А, он может «сказать»!

– Смотри-ка, Хрякла, – позвал Бычья Шея тетку, – у проходимца каша. Он хочет быть главнее тебя!

Хрякла шумно втянула воздух, сняла котел с огня и потащила к столу. Все тут же забыли про Аяэля и столпились вокруг нее. Хёк перестал стонать. Большой поварешкой Хрякла шлепала кашу в миски. Скукотцы расселись, толкая друг друга, и набросились на еду. Тот, кто раньше смотрел в потолок, теперь оглушительно чавкал. Каша текла по его подбородку.

Аяэль стоял и смотрел. Пахло горелым и кислым. Но Аяэль так давно не ел, что у него даже от этих запахов во рту появилась слюна, а в животе заныло.

Один из мальчишек оторвался от каши:

– Э, ты чё? Недоволен? Твоя каша невкусная, что ль? – Он подмигнул остальным.

Скукотцы, поглядывая на Аяэля, широко раскрывали рот, облизывали ложки, причмокивали, всхрюкивали – и давились от смеха.