Город, которым мы стали - Нора Кейта Джемисин

но я вижу, что у входа околачиваются трое полицейских, и потому сворачиваю направо, чтобы двинуться по Сорок первой. Толпа редеет за Лексингтон-авеню, но куда же мне податься? Я перебегаю Третью, не обращая внимания на поток машин – проскочить между ними нетрудно. Но я начинаю уставать, потому что я – тощий чувак, который вечно недоедает, а не звезда легкой атлетики.

Однако я продолжаю шагать вперед, даже несмотря на жжение в боку. Я чувствую, что те копы, предвестники Врага, идут за мной по пятам. Земля сотрясается от их неуклюжих шагов.

Примерно в квартале от меня воет сирена, она приближается. Черт, скоро же саммит ООН; еще не хватало, чтобы меня стала пасти Секретная служба или что-то вроде нее. Я сворачиваю налево в переулок и спотыкаюсь о деревянный поддон. Снова повезло – полицейская машина проезжает мимо переулка как раз в тот момент, когда я падаю, и копы не замечают меня. Я пытаюсь отдышаться и не встаю, пока наконец шум двигателя не стихает вдали. Решив, что опасность миновала, я поднимаюсь. Оглядываюсь, потому что город съеживается вокруг меня, бетон дрожит и вздымается, и все, от земли до баров на крышах, говорит мне, чтобы я поскорее шел дальше. «Иди. Иди».

Позади меня переулок заполняет… какая-то… чертовщина? Мне не хватает слов, чтобы ее описать. У нее слишком много рук, слишком много ног, слишком много глаз, и все они в упор смотрят на меня. Где-то внутри этого скопления я мельком вижу темные кудри и русый ежик и внезапно осознаю, что это… это нечто на самом деле – мои два копа. Слившиеся в одно настоящее чудовище. Стены переулка покрываются трещинами, и оно просачивается в узкое пространство.

– Ох. Твою ж мать. Нет, – выдыхаю я.

Я с трудом поднимаюсь на ноги и бегу прочь. Из-за угла Второй авеню выезжает патрульная машина, но я не замечаю ее вовремя и не успеваю скрыться из виду. Громкоговоритель машины ревет что-то неразборчивое, наверное: «Сейчас я тебя прикончу», – и теперь я по-настоящему потрясен. Неужели они не видят тварь за моей спиной? Или им просто плевать, потому за нее они не смогут вытрясти себе премию из бюджета? Чтоб их, пусть они меня пристрелят. Всяко лучше, чем то, что собирается сделать это чудовище.

Я бросаюсь налево, на Вторую авеню. Полицейская машина не сможет поехать за мной по встречке, но это вряд ли остановит какого-то монстра, слепленного из двоих копов. Сорок пятая. Сорок седьмая, и мои ноги превращаются в расплавленный гранит. Пятидесятая, и я думаю, что сейчас умру. Еще не хватало заработать сердечный приступ в столь юном возрасте; скажут: бедный ребенок, надо было есть больше органики, не нервничать так сильно и не злиться; ведь мир не сможет причинить тебе вреда, если ты просто не будешь обращать внимания на все, что с ним не так. По крайней мере, пока он тебя все равно не прикончит.

Я пересекаю улицу, на свой страх и риск оглядываюсь и вижу, как на тротуар выкатывается нечто. У этой твари как минимум восемь ног, тремя или четырьмя руками она отталкивается от здания, чуть покачивается… а затем снова бросается прямо на меня. Это тот Мегакоп, и он нагоняет меня. «Черт, черт, черт, пожалуйста, нет».

Выход только один.

Сворачиваю направо. Пятьдесят третья, бегу против потока. Дом престарелых, парк, набережная… к черту, не годится. Пешеходный мост? Тоже к черту. Я направляюсь прямо к шести полосам дерьмового асфальта и выбоин, которыми славится магистраль ФДР, – не проходите мимо и не пытайтесь перейти пешком, если не хотите, чтобы вас размазало тонким слоем до самого Бруклина. Что за магистралью? Река Ист-Ривер, но до нее еще нужно дожить. Я настолько напуган, что готов рискнуть и попытаться переплыть эту вонючую сточную канаву. Но, скорее всего, я рухну на третьей полосе, и меня успеют задавить раз пятьдесят, прежде чем кто-нибудь догадается нажать на тормоза.

За моей спиной Мегакоп издает причмокивающий, хриплый звук; он будто прочищает горло, чтобы что-то проглотить. Я бросаюсь вперед, через ограждение, по траве и прямиком в адово пекло; одна полоса, серебристая машина, вторая полоса, гудки, гудки, гудки, третья полоса, ТЯГАЧ С ПОЛУПРИЦЕПОМ, ЧТО СРАНЫЙ ТЯГАЧ ДЕЛАЕТ НА ФДР, ОН ЖЕ СЛИШКОМ ВЫСОКИЙ, ТУПОЙ ТЫ ДЯТЕЛ, ПОНАЕХАВШИЙ ИЗ КАКОЙ-НИБУДЬ ДЕРЕВНИ В СЕВЕРНОЙ ЧАСТИ ШТАТА, визг, четвертая полоса, ЗЕЛЕНОЕ ТАКСИ, снова визг, малютка «Смарт» – ха-ха, какой милаха, – несущийся грузовик, шестая полоса, голубой «Лексус» задевает мою одежду, проносясь мимо, визг, визг, визг

визг

визг металла и шин, реальность растягивается, и никто не тормозит и не пытается объехать Мегакопа; ему не место здесь, на магистрали Франклина Рузвельта, на этой жизненно важной артерии, по которой переносятся питательные вещества, и сила, и энергия, и адреналин; машины здесь – это белые кровяные тельца, а эта тварь – раздражитель, инфекция, нарушитель, с которым город расправляется решительно и беспощадно визг, и Мегакопа разрывают на куски полуприцеп, такси, «Лексус» и даже тот очаровательный «Смартик», которому приходится немного вильнуть в сторону, чтобы переехать особо живучий извивающийся ошметок. Я падаю на полоску травы, воздух выбит из моих легких, я дрожу, хриплю и беспомощно смотрю, как перемалывается дюжина конечностей, как давится две дюжины глаз и рот, больше похожий на распоротые пополам десны. Ошметки мерцают, как монитор, у которого закоротило AV-кабель, становятся то прозрачными, то снова обретают плотность, – но ФДР не остановить ничем, кроме, пожалуй, президентского кортежа или игры «Никсов», а эта тварь уж точно не Кармело Энтони. В считаные секунды от нее не остается ничего, кроме наполовину реальных пятен, размазанных по асфальту.

Я жив. Боже.

Какое-то время я плачу. Маминого дружка здесь нет, так что никто не влепит мне пощечину и не скажет, что я не мужик. Папа бы сказал, что это ерунда – раз ты плачешь, значит, ты жив, – но папа мертв. А я жив.

Мои ноги горят и подкашиваются; я заставляю себя подняться, но снова падаю. Все болит. Неужели меня все-таки хватил тот сердечный приступ? Меня тошнит. Все вокруг ходит ходуном и смазывается. Может быть, у меня инсульт. Не обязательно ведь быть стариком, чтобы он случился, верно? Спотыкаясь, я подбредаю к мусорному баку и задумываюсь, а не блевануть ли в него. Рядом на скамейке лежит старик – лет через двадцать я буду выглядеть так же, если столько протяну. Когда я начинаю давиться рвотными позывами, он приоткрывает глаз и осуждающе поджимает губы, будто смог бы напугать мусорный бак лучше меня.

Он говорит:

– Время пришло, – и поворачивается на другой бок, ко мне спиной.

Время. Внезапно я чувствую, что должен куда-то спешить. Неважно, что мне дурно, неважно, что я измотан, – что-то просто… тянет меня. На запад, к центру города. Я отталкиваюсь от бака, обнимаю себя руками и, дрожа и спотыкаясь, волочусь к пешеходному мосту. Пересекая полосы, которые я только что перебежал, я опускаю взгляд вниз, на мерцающие ошметки мертвого Мегакопа, раскатанного по асфальту сотней автомобильных колес. Некоторые кусочки все еще подергиваются, и мне это не нравится. Они – зараза, инородное тело. Я хочу от него избавиться.

Мы хотим от него избавиться. Да. Время пришло.

Я моргаю и внезапно оказываюсь в Центральном парке. Чтоб меня, как я сюда попал? Сбитый с толку, я прохожу мимо еще одной пары полицейских, но понимаю это, только когда вижу их черные ботинки. Впрочем, эти двое не обращают на меня внимания. А должны бы – на дворе июнь, а тощий парнишка дрожит, будто ему холодно. Даже если они просто уволокут меня с улицы, чтобы засунуть мне в задницу туалетный ершик, они должны хотя бы заметить меня. Но копы ведут себя так, словно меня здесь нет. Ральф Эллисон был прав: чудеса случаются, и улизнуть можно от любого нью-йоркского полицейского, аллилуйя.

Озеро. Мост Боу-Бридж – место перехода. Я останавливаюсь на нем, немного стою и понимаю… все.

Все, что рассказал мне Паулу, – это правда. Где-то за городом пробуждается Враг. Он послал своих предвестников, и они потерпели неудачу, но город уже заражен.