Хроника времен Виктора Подгурского - Анатолий Гладилин

Он вышел на Бородинский мост. Остановился у перил. Светло-серые волны реки скрывались на повороте за гранитной набережной с кирпичными высокими домами на берегу. А там, вдалеке, на зеленых холмах, разгоняя предрассветную дымку, освещенный первыми проблесками зари, возвышался Московский университет.

Когда-то он тоже мечтал учиться в университете. Сегодня - день открытия. Сегодня туда придут тысячи юношей и девушек, тысячи студентов, но Виктора среди них не будет...

* * *

Это было 1 сентября 1953 года. Еще по коридорам Министерства культуры метались легионы мамаш, размахивая руками и вытирая опухшие от слез глаза; еще кабинеты директоров институтов осаждали солидные отцы с орденскими ленточками и, ссылаясь на свои заслуги, просили зачислить их детей в число студентов; еще говорили о возможных вакансиях и утешались туманными слухами о каком-то мифическом зимнем наборе, но уже стало ясно, что половина поступавших в этом году не попала в институты.

В первую очередь это поняли сами поступавшие. Они растерялись. Еще бы, такого конкурса никогда не было!

Если бы в этот день объявили набор на строительство какого-нибудь громадного института, в который принимались бы в первую очередь его строители, то десятки тысяч бывших абитуриентов вышли бы на стройку, и корпуса института были бы готовы меньше чем за полгода... Но МГУ уже построили, а лозунг "С аттестатом зрелости на производство!" еще не был так популярен, как в наши дни. И то положение, что в вузы попадают только самые лучшие, дошло не сразу. До этого времени, особенно в крупных городах, считалось чуть ли не позором, если десятиклассник не шел в институт. А из самих же институтов в эти годы исключалось до одной трети студентов за систематическое, упорное ничегонеделание. Выгнанные не падали духом: "Поступим в другой, мы все равно нужны".

Поэтому в 1953 году большинство восприняло свою неудачу как трагедию.

Что оставалось делать? Идти работать? Тут уж возмущались даже закоренелые троечники: "Зачем же мы получали среднее образование?" Это хорошо было сказано: "Зачем мы получали?" Видите ли, они делали одолжение! Они забыли, как учителя с большим трудом, еле-еле перетаскивали их из класса в класс. Они забыли, что подали заявления в вуз (причем в большинстве случаев безразлично в какой, лишь бы красивое название) только потому, что так было принято. Они продолжали считать свое среднее образование каким-то особенным отличием, хотя уже близилось время всеобщего десятилетнего обучения.

Среди непоступивших было много хороших учеников, которые тоже начали метаться. Они сначала засели за учебники, кто поодиночке, кто придерживаясь курсов по подготовке в институт. Но опыта самостоятельных занятий не было.

Между прочим, этой осенью ребятам с десятилеткой было трудно поступить работать.

- Вы ничего не умеете делать, - говорили им в отделах кадров заводов, - а зачем мы вас будем учить, когда вы весной пойдете в армию?

И вот в Москве на улице Горького появились новые кучки пестро одетой молодежи - "стиляг", убивающих свое время по ресторанам и в коктейль-холле.

Компании "корифеев" в надвинутых на глаза кепочках, с поднятыми воротниками, ежедневно дежурящие в темных подворотнях, быстро пополнялись свежими кадрами с образованием в объеме десятилетки.

Не каждый сразу находил свою дорогу.

Позже многие поехали на целинные земли или с блеском поступили в институт. Часть взяли в армию, часть пошла на фабрики и заводы.

Но осень 1953 года для большинства из них не прошла бесследно. Времени хватало с избытком для того, чтобы подумать о своем будущем и о своем прошлом, о своих способностях и о цели жизни, а заодно проверить свою зрелость не только по аттестату, выданному средней школой.

ГЛАВА V

ВЕСЕЛОЕ ВРЕМЯ

- Куда ты опять уходишь? Гулять? В жизни не видела человека, который бы так много гулял! Наверно, целый день проторчишь у Вадима. А заниматься кто за тебя будет? Куда ты дел деньги, что остались от покупки хлеба?

(...Ну вот, мать опять принялась читать нотации. Сегодня она работает вечером. Значит, надо будет смыться до пяти часов...)

- Я уже занимался, устал. А от хлеба остался один рубль. Он мне нужен на проезд. Или мне билет не брать в троллейбусе? - почти крикнул Виктор, подумав про себя, что он, собственно говоря, всегда предпочитает не платить, да и ехать сейчас ему некуда. Но вслух он смело добавил: - Ты хочешь, чтобы меня оштрафовали?

Это веское добавление не остановило красноречия матери. Она заняла атакующую позицию, собираясь сказать нечто грандиозное, после чего сын должен был бы залиться горькими слезами пробудившейся совести, надавать тысячу пламенных обещаний и с примерным усердием сесть за учебники.

Однако Виктор дословно знал очередное выступление матери. Он схватил плащ и уже на пороге сказал:

- Я приду тогда, когда ты кончишь.

- Витя!

Виктор успел заметить, что мама как-то съежилась, побледнела. И он остался.

- Почему ты бежишь от меня? Я же не желаю тебе зла. Нет никого у меня больше. Я же мечтала, что мой Виктор, сын официантки столовой, станет инженером, станет человеком. Тебя не заставляют работать. Тебя только просят: учись! Я говорила на работе: вот, мой сын - отличник, идет на медаль. А сын Ксении Петровны учился плохо. Но он готовился к экзаменам, и он поступил.

(...Сын Ксении Петровны, несомненно, гениальный ребенок...)

- А ты считал: "Плевать, шапками закидаем!" - продолжает мать. - И в результате потерял медаль. Не попал в институт. Все занимаются, а ты не занимаешься! А все потому, что распустился. Задрал нос: сам, мол, все знаю!

(...Поразительное отгадывание мыслей!..)

- А что ты знал? Гулять с ребятами? Прогуливать? Не слушаться учителей? Еще бы, взрослый стал! Я давно знала, что это до добра не доведет!

(...Еще бы, недаром мама ежедневно гадает на картах...)

- А ведь был хорошим. Комсоргом, отличником. На собраниях тебя хвалили. Ниночка с тобой дружила. А теперь она знать тебя не хочет!

- Хватит! Что-нибудь новое скажешь? Новое?

- Все! Но...

Виктор выскакивает на улицу. "Фу, пятибалльный шторм, как сказал бы Вадим".

Итак, день начался. Сколько дней в году? 365? Почему так много? Скорей бы уж вечер.

Виктор любил вечер. Во-первых, все приходят с работы, и ты уже не чувствуешь себя праздношатающимся бездельником. Во-вторых, вечером по радио хорошие передачи. И потом лишь по вечерам можно застать дома Леньку и, главное, Нину.

Но только сам день тянулся ужасно медленно. У Виктора составился особый, свой календарь. Он не был написан на бумаге, но он существовал. Красным там были отмечены дни, когда он намеревался зайти к Нине и провести у нее вечер. Это было максимум два дня в неделю. И ради этих двух вечеров надо было прожить пять черных дней, прожить черт знает для чего. Виктор утешал себя, что, мол, не работая, он лучше подготовится к институту, но фактически ничего не делал. Первую неделю он пробовал заниматься, но потом решил, что еще успеет.

И теперь Виктор целые дни проводил с Вадимом.

* * *

Одиннадцать часов утра. Димка спит. Можно дочиста обобрать всю комнату, можно самого Димку запаковать в ящик и увезти из Москвы, он не проснется. Разбудить его способен лишь один Виктор. Он сначала входит в комнату и любуется беспорядком на столе и на полу. Родители Вадима уходят рано, сестренка учится в первую смену, и уборка комнаты остается за Димкой. Но тот может проспать. Проспать сном праведника до двух часов дня.

Виктор подходит к Димке и стаскивает с его головы одеяло. Потом заводит будильник и переводит стрелку звонка на одиннадцать.

Будильник звенит, как пожарный колокол. Внизу прохожие поднимают головы. Виктор готов поспорить, что этот концерт слышен на четыре улицы... Димка храпит, улыбаясь, как невинный младенец. Потом Виктор заводит будильник еще раз и, когда кончается завод, еще раз. После третьего концерта Димка проявляет первые признаки жизни. Он одной рукой натягивают одеяло на голову и упорно не открывает глаз, пытаясь скрыться под подушку. Виктор же этому препятствует и старается сократить расстояние между будильником и Димкиным ухом. Происходит ожесточенная борьба. Наконец Димка выпускает подушку и обеими руками затыкает себе уши. Тогда Виктор берет его в охапку, ставит в вертикальное положение и держит до тех пор, пока Димка не соизволит посмотреть на Виктора мутным взглядом, пробормотав :

- А, это опять ты!

Но это еще не все. У Димки появляется странная склонность облокачиваться на что попало, будь то буфет, стол, спинка стула, и моментально закрывать глаза, когда благодатная точка опоры уже найдена. Раза два он пытается стремительным броском вынырнуть из Витиных объятий, нацеливаясь на кровать. Если бы это у него получилось, пришлось бы производить все операции с самого начала. Добровольно Димка не встанет ни за какие коврижки. Но у Виктора есть опыт.