Тварь - Владислав Выставной

Двор был пустынен — ни обычной сельской живности, ни хлама, который зачастую скапливается во дворах у селян, ни огорода. Здесь была лишь ровная, сотки на три, утоптанная площадка, посреди которой одиноко стоял видавший виды серый «УАЗик». Дом был самый обычный: белого кирпича, одноэтажный, не большой и не маленький, под крашеной металлической крышей. По врожденной привычке Бука с опаской смотрел на дом: чистенькие застекленные окна, аккуратная дверь вызывали в нем тревогу — там, в Зоне, это просто кричало бы о поселившейся внутри аномалии. Но здесь все-таки не Зона — и он послушно, вслед за проводником, поднялся на крыльцо и вошел в дом.

Их встретила бледная, неулыбчивая женщина в длинном платье, с затянутыми в узел черными волосами. Красивая, но с каким-то странным выражением лица, с тоской, будто навсегда застывшей в огромных черных глазах. Больше всего Буку поразило то, что проводник не перекинулся с ней даже словом — просто провел клиента через маленькую изолированную прихожую, где заставил скинуть с себя все, в чем он пришел из-за Периметра, и отправил в расположенную рядом душевую. Без сомнения: дом был спланирован аккурат под сталкерские нужды. Бука не очень любил водные процедуры, как его ни приучал его к этому делу Док. Но теперь вдруг подумал, что сейчас окончательно смывает с себя все, что связывало его с покинутым навсегда местом. Он попытался проникнуться этим ощущением — и ничего не почувствовал. Лишь пустота и усталость — это все, что осталось после долгого и опасного перехода.

На выходе из душевой он замер, мокрый, смущенный, будто застигнутый врасплох коварным врагом: перед ним стояла та самая женщина, протягивая ему стопку чистого белья и чужой одежды. Выражение ее лица оставалось все тем же, и это несколько успокоило гостя. Он запоздало прикрылся полотенцем и, приняв из ее рук одежду, сбивчиво пробормотал «спасибо». Женщина тихо исчезла, а он принялся натягивать на себя шмотки. Те пришлись по размеру, но все-таки казались непривычно тесными, в отличие от неизменных широких штанов из крепкой негорючей ткани и просторной непромокаемой куртки. В этих потрепанных джинсах и рубашке в клеточку он чувствовал себя каким-то незащищенным, словно голым посреди сталкерского кабака, и это было совсем уж новое и не слишком приятное ощущение.

Тем временем за окном светлело и женщина поплотнее задернула шторы. Проводник, тоже успевший переодеться в какой-то нелепый костюм, отчего потерял большую часть своей «крутости», сказал раздельно:

— Жди меня здесь. Никуда не выходи и во всем слушай Наталью.

Бука молча кивнул в ответ. Он и без того ощущал робость перед этим новым миром с незнакомыми порядками и красивыми женщинами. Проводник обменялся с ней каким-то напряженным, пронзительным взглядом и вышел. За окном заскрипели ворота. Откашлявшись, завелся «УАЗик», прогрелся — и укатил куда-то.

— Вы, наверное, устали? — неожиданно раздался глубокий бархатистый голос. — И наверняка голодны.

Бука не сразу понял, что с ним разговаривает эта женщина. Но нашел в себе силы и ответил:

— Ну… Есть немного.

— Тогда пойдемте, позавтракаем.

Бука послушно поплелся за Натальей в небольшую чистенькую кухню. Через несколько минут, забыв о первом смущении, он вовсю уплетал яичницу с кусками свежего, ароматного хлеба. Такого он не ел никогда в жизни: откуда в Зоне — свежий хлеб? Еще он с невероятным наслаждением потягивал сладкий, как патока, чай. Сладкое в любом виде — его единственная и главная слабость в пище. Док говорил, что это как-то связано с особенностями его метаболизма: обостренные чувства потребляют огромное количество углеводов. Может, оно и так, но без сладкого вполне можно было впасть в депрессию, а что еще хуже — потерять «чувство Зоны» и нарваться на элементарную аномалию.

Наталья сидела напротив, внимательно наблюдая за жующим гостем.

— Скажите, — неожиданно произнесла она. — А это правда, что вы никогда не покидали Периметр?

Бука замер с набитым ртом, медленно дожевал, проглотил. Пробормотал:

— Да, так оно и есть. А что?

— Ничего… — произнесла женщина, не отрывая взгляда от Буки, словно он был каким-то диковинным зверем. — Необычно это. И вы… Вы вправду ушли навсегда?

— Правда.

— И не собираетесь возвращаться?

— Нет. А зачем?

Впервые на лице Натальи появилось новое выражение — похоже, это было удивление.

— Ну, как же… — проговорила она. — Ведь все возвращаются. Хабар, легкие деньги, адреналин. Сталкера ведь всегда тянет обратно в Зону, как убийцу на место преступления. Что ты ним ни делай — хлебом не корми, лишь Зону подавай…

В голосе Натальи теперь чувствовалась досада и горечь. Бука плохо разбирался в интонациях и чувствах, тем более женских. Он просто пожал плечами и сказал:

— Ну, я же не сталкер.

— Не сталкер? — недоуменно переспросила Наталья. — Что ж вы там делали?

— Жил, — просто сказал Бука. Уставился в тарелку, ковырнул вилкой недоеденную яичницу. — А что здесь такого?

— Ну… — протянула Наталья. Теперь она смотрела на Буку совсем другим взглядом, в котором уже не было того первоначального равнодушия. — Странно это как-то — жить в Зоне и не быть сталкером…

— Я просто родился там. И вырос, — сказал Бука. Он не удержался и снова потянулся к кружке. Наталья, будто спохватившись, торопливо подлила ему чаю, пододвинула сахарницу и миску с печеньем. — А теперь решил уйти. Навсегда.

— Вы прямо эмигрант какой-то, — удивленно сказала женщина. Бледно улыбнулась. — Надо же — эмигрант из Зоны… В первый раз про такое слышу.

— А вы много знаете о Зоне? — почему-то немного обидевшись, поинтересовался Бука. Слово «эмигрант» он слышал впервые, и чем-то оно ему не понравилось.

— Я жена сталкера, — тихо сказала женщина. Таким тоном, словно это все объясняло.

— А… — протянул Бука, неопределенно махнув рукой. — Это ваш муж?

Надо же — он ведь до сих пор так и не узнал имени проводника. И, похоже, тот не слишком-то стремился познакомиться.

— Что? — Наталья вскинула брови. Помрачнела, покачала головой. — Нет. Мой муж там…

Она кивнула куда-то в сторону, и даже объяснять не потребовалось: указывала она в сторону кладбища.

— Он погиб, полгода назад. Умер — едва вернулся с очередной вылазки. И никто так и не понял от чего. Знаете, как это бывает у сталкеров?..

Женщина взяла с подоконника пачку, достала сигарету, закурила, задумчиво глядя в никуда. Бука понимающе смотрел на нее: он-то знал, как это бывает у сталкеров. Наталья же теперь смотрела в окно, закрытое плотной занавеской, — туда, где должны были виднеться кресты и бетонные столбики с именами или так и не закрашенными предупредительными надписями. На лицо ее вернулось прежнее выражение.

— Идите отдыхать, — тихо сказала женщина. — Я постелила вам на диване.

Бука послушно проследовал за хозяйкой, сел на диван, неловко поерзал. Но словно какая-то сила навалилась на него, придавив веки, заставив зевнуть и склониться к подушке. Сознание подернулось дымкой — и провалилось в темную пустоту.

Глава вторая

ДЫХАНИЕ ЗОНЫ

Его снова преследовал все тот же навязчивый, мучительный сон. То, о чем он старался не вспоминать, то, что было тщательно скрыто в пыльных уголках памяти, упорно лезло наружу, демонстрируя бессилие разума в борьбе с внутренними монстрами. Наверное, он и решил навсегда покинуть Зону в том числе из-за этого сна. Отчего-то казалось, что все забудется, и он навсегда примирится с самим собой. Но сон повторялся снова — и даже во сне Бука ощущал ужас и разочарование.

…Он пришел, чтобы спасти ее. Ту единственную, что помогала ему чувствовать себя таким же, как все. Ту, что делала его человеком и дарила какие-то призрачные надежды, — он даже не знал, на что именно. Любила ли его танцовщица из сталкерского бара? Или же просто использовала как машину по поставке уникального хабара? Ведь никто не мог сравниться с ним в этом деле. Тогда Бука наивно полагал себя настоящим сталкером, и для этого были все основания. И только много позже, с усилием заставляя себя возвращаться к минувшим событиям, начал догадываться, что его подругу просто использовали — чтобы заставить несговорчивого чудика таскать каштаны из огня (как выражался какой-то наемник).

Но он не думал об этом. Он никогда не отличался склонностью к глубокомыслию, а тогда в голове у него был полнейший компот — что и говорить, Мила свое дело знала. И ему, совсем еще зеленому, хотелось верить только в одно — что она любит его. Просто, по-настоящему. А хабар? Что хабар? Ему было нетрудно натаскать артефактов: ему нравилось любоваться ее лицом, которое аж светиться начинало при виде богатой добычи. Что и говорить, любовь — страшная штука, о чем запоздало ему поведал всезнающий Док…