К вечности - Елена Асеева

— Малецыки ничего не заметили? — поспрашал (теперь я уже не сомневался в этом) сам Родитель.

— Нет, Родитель. Все как всегда сделано безупречно, — теми словами казалось Гамаюн-Вихо, стремился заслужить похвалу. — Хотя Алконост-птицу обок Господа Першего можно было не менять. Господь все равно ее не замечал, и она могла еще послужить.

— Нет, мой милый оголец, — Родитель сказал так мягко… прямо как Отец, понеже я весь затрепетал от посланной им волной столь мощной любви. — Теперь мне нужно не просто приглядывать за моим драгоценным малецыком, надобно легохонько на него влиять, ибо он может не перенести потери лучицы. Слишком хрупкий, нежный. Может и вовсе захандрить, а того допустить никак нельзя. Думается мне Небо, узнав в хуруле, кто находится в теле ребенка, непременно, это сокроет от Першего. Тем паче, лучица долгое время не сможет подавать зов. За этот срок, мой бесценный сын, Перший, все хорошо обдумает, и поймет, что более облыжничать меня не следует. Мало верится, что станет сговорчивей, но то, что более так не поступит, однозначно. Теперь самое важное, чтобы он себе не навредил, посему и Стрефил-создание, абы влиять на змею в его венце. Которая будет снимать, с моего милого малецыка все напряжение… А, что по поводу плоти, Гамаюн-Вихо?

— Плоть найдем. Как только прикажете, — также четко ответил саиб гамаюнов.

— Только, чтобы точно с теми параметрами кои я указал, — произнес Родитель и голос его стал много тише, словно он степенно удалялся от меня. — Паболдырь, девочка, слабое сердце и мощный мозг с искрой Першего. Абы непременно в хуруле обратили внимание на ее болезнь, или цвет кожи, и как итог увидели, что в ней лучица. Пересадив мозг с лучицей в новую плоть, тогда, когда наш бесценный малецык еще кроха и накрепко скреплен с только, что проглоченной искрой. И тогда у нашей лучицы будет здоровая плоть и отличные условия взросления. Думаю Небо к тому все создаст, тем паче малецык сразу прибудет ко мне спросив совета… А, я поколь Перший обдумывает свои действия, укажу Небо на возможность приобретения нового члена печищи. Там только моим замыслам может навредить Седми, поелику слишком связан с Першим… Впрочем ноне они почти не видятся, абы мой любый старший сын, последнее время от всех таил лучицу, и как итог не виделся с малецыками. Хотя все же стоит на Седми возложить, как можно больше обязанностей, чтоб не было и далее желания встречаться с Отцом.

— Родитель, — вклинился в речь Творца всех Галактик Гамаюн-Вихо, и я однозначно уразумел, он выступал в роле не просто прислужника, а доверенного, близкого лица. — Но вы сказывали лучица, столь уникальна, только я могу словить ее, не навредив здоровью. И взращиваться она должна, как божество подле Господа Першего, оный сумеет справиться с ее мощью и способностями.

— Я знаю Гамаюн-Вихо, что ты предан и очень любишь моего старшего сына, — теперь теплота в голосе Родителя сменилась на досаду. — Но не допустимо, таким образом нарушать Закон Бытия. Да и потом, я точно не уверен та эта лучица или нет… Допрежь того надо ее осмотреть, проверить кодировки. Однако Перший сможет вступить за лучицу в соперничество, как только она подаст зов, или он повинится, прибыв в ко мне в Стлязь-Ра, каковые достаточно долго не посещает… В любом из этих случаев, малецык успеет привязать к себе лучицу, ты же знаешь, как они к нему приважены. Одначе, сразу тебе скажу, эта лучица будет подле Першего, если она та которую я ожидал, в ином другом случае она достанется Расам. И не смотри! не смотри на меня с таким осуждением Гамаюн-Вихо, ты знаешь мне это не по нраву. И я тебя нисколечко не облыжничал, направляя на ее излов, ибо в замыслы свои не посвящал. Посему уйми свое негодование, милый оголец, и расскажи о том, как удалось пленить лучицу.

Глас Родителя нежданно стих, перестал доноситься и высокий звук исторгаемый саибом гамаюнов или быть может я, просто потерял нить их разговора, так как стал биться в стенки сосуда. Понимая, понимая, что меня хотят разлучить с Отцом, если я не окажусь какой-то там лучицей. И желают отдать Расам… Небо, младшему брату моего дорогого Творца.

И я бился… бился в стенки сосуда. Я раскрывал рот, шевелил губами и жаждал только одного обрести голос и закричать так громко, чтобы услышал меня мой Отец.

Очередной, и, вже верно полностью вытянувший из меня силы, толчок в стенки сосуда отозвался нежданно ощутимым его дрожанием, таким, какового дотоль не было. И пульсация сосуда многажды увеличилась. Только стенки его не втягивались, а вспять вибрируя, расширялись так, что округ меня появилось свободное пространство. Сначала небольшая щель, одначе, немного погодя значимо пролегшие по окоему моего сияющего естества промежутки.

Внезапно стенки сосуда, достаточно от меня отодвинувшись, замерли, и я увидел, что их желтоватая гладкость покрылась мелкими трещинками, кои миг спустя, набрякнув, разошлись по всей поверхности. И тотчас сами стенки сосуда, распавшись на части, разлетелись в разные стороны. А я оказался в большом помещении.

Вернее, это был долгий и вельми широкий коридор, где мутно-серые стены слегка дрожали клетчатой более светлой рябью. Они заполняли своим волнообразным колебанием значительно не высокий свод и такой же гладкий пол, зеркальная полированость которого отражала трепещущее сияние и одновременно поражала очи своей растянутостью, расплывчатостью единого полотнища.

Я завис в небольшом удалении от пола и пронзительно вздрагивал, и вместе с тем вибрировало и сияние на его залащенности. Предо мной уходящий вдаль коридор степенно вливался в серое плохо различимое округлое пятно, как я догадался, там обрываясь, а точнее преграждая движение особой материей, оную называют опакуша, абы она являлась исподом, изнанкой, ничкой другого помещения, ежели, конечно, меж ними существовала особая узкая чревоточина, называемая малик.

Медленно, будучи напуганным и утомленным, я развернулся и враз широко раскрыл свою щелочку — рот, ибо оказался несколько ошарашен. Теперь впереди меня коридор явственно расширялся до каких-то невообразимых широт и высот. Посередь него словно нависая, призрачно выступало лицо Бога, впрочем, правильнее будет сказать лицо Родителя. И хотя я досель никогда не видел Творца всех Галактик Всевышнего, но обладая неординарными знаниями, как объяснял мне мой Отец, немедля Его признал.

Лицо…

Это было лицо совершено мягкой формы, точно правильного круга, с широким носом, где волнистой оказывалась спинка и округлым основание. Слегка впалые щеки с чуть выступающими скулами и замечательные большие, ясные глаза, над оными нависали седыми прядями волос густые брови. В первый миг, я не сумел разобрать каков цвет кожи Родителя, абы был поглощен его глазами. Крупные прорези очей таили в себе сине-марность ночного неба, порой в них вспыхивали яркими каплями махие четырех-, пяти-, шестилучевые серебристые звезды али проносились золотые искорки, мелькали крапинки, крупицы клеток простейших животных и растений. В тех очах не было ни склеры, ни зрачка, а синева иноредь застилала марность, вероятно, только на доли секунд, чтобы погодя сызнова наполнится фиолетовыми полутонами.