Не опоздай к приливу - Анатолий Мошковский

Подошвы Юркиных валенок прилипли к полу.

— Выходи, чего ж ты!

Юрку подтолкнули сзади, и он сам не помнил, как очутился перед строем, с огненными щеками, мокрый, жалкий.

— А-а, это Папуас! — крикнул кто-то из задних рядов.

— Молодец! — сказал капитан Медведев, — Объявляю тебе благодарность.

И Юркина рука очутилась в его жесткой храброй руке. Он не знал, что делать, как вести себя.

— Спасибо, — буркнул он на всякий случай и, сутулясь, быстро пошел, почти побежал, в строй.

Когда ребят отпустили, к Юрке подошел Валерий и сунул свернутую трубкой грамоту:

— Держи… Можешь имя переправить… Разрешаю…

Юрка протянул было руку, но потом отдернул, словно обжегся. И ушел.

О лучшей награде нельзя было и мечтать мальчишке в поселке Якорном. Шпиона тут не задержишь, как на других, особенно южных, границах страны. Юрка не помнил случая (впрочем, может, от него и скрывали), чтоб даже пограничники ловили шпионов.

— Что вы сторожите тут — камни и воду? — спрашивали у пограничников приезжие.

Пограничники хитро улыбались:

— Хотя бы…

Улыбались и с прежней дотошностью проверяли у всех приходивших с моря и уходивших в море документы, ходили в дозоры с пистолетами-автоматами на груди, следили из секретов за местами, удобными для высадки с моря…

Их можно было встретить и в глухих сопках, плотных, загорелых парней в зеленых фуражках, и на причалах, и на прибрежной гальке. Кто-кто, а Юрка-то знал, что шпионов можно ждать не только со стороны моря. Они могут попытаться уйти с важными сведениями с побережья в море…

И хотя на последнем уроке Витька Медведев, сын начальника заставы, под величайшим секретом сообщил Юрке, что в ампулах оказалось всего-навсего средство от потливости и надписи были по-латыни, получить грамоту было очень приятно. Посмотреть на грамоту сбежалась вся улица.

Валерий вел себя так, точно ничего и не случилось. Зато Васька нельзя было узнать, до того он стал важным, надменным и повсюду, где можно, таскался за Валерием, отчаянно хвастая и совсем плохо слушая Юрку.

Юрка и сейчас почти не разговаривал со старшим, братом, но теперь уже по другой причине: злился на себя. Да и неудобно было сразу перемениться. Подхалимство — не по его части.

Валерий по-прежнему вполголоса совещался о чем-то с приятелями, в доказательство каких-то своих доводов читал им выдержки из книг, постукивая карандашом по столу. Потом — об этом можно было догадаться и находясь в другой комнате — ребята стояли у карты Мурманской области, и Юрка в сотый раз слушал названия знакомых становищ, губ, рек. Затем брат что-то говорил, и от хохота приятелей трясся весь дом.

Юрке делалось скучно, и он, покончив с уроками, уходил на улицу.

Иногда Валерий с Игорем и Серегой становились на лыжи и убегали в сопки. Возвращались вечером, когда на небе слабо колыхалось реденькое, точно выцветшее, полярное сияние. В морозы оно было сильней, ярче, точно сотни разноцветных прожекторов с эсминцев бегали по небу. Не то было к весне, в мягкие апрельские дни, только одно название что северное сияние. Говорят, в Арктике, где-нибудь на Канином Носу, или на Новой Земле, или на Таймыре, от него нельзя оторваться. А здесь оно не очень сильное…

В котором часу Валерий исчез из дому, никто не знал. Но Юрка хорошо запомнил, как все было. Он вскочил с постели от громкого голоса матери и сразу понял: случилась беда. Едва натянув штаны, босиком вбежал в горницу.

Мать стояла у буфета растрепанная, в расстегнутой кофте, держала в руках листок в клетку и неподвижно смотрела в окно. Щеки ее нервно вздрагивали.

Юрка вырвал у нее листок.

Знакомым твердым почерком — наклон букв, интервалы между буквами строго соблюдены — на нем было написано:

«Родители, братья и сестры!

Первое — не беспокойтесь. Через неделю вернусь. А сейчас, когда вы читаете эти каракули, я далеко от дома: мы идем на лыжах к Энской губе. Провизия и экипировка — в порядке, настроение — отличное, цель — ясная. Всякие поиски напрасны.

Пока!

В. Варзугин.

P. S. Юрка, работай над характером. Он у тебя портится. Рановато».

Слова были уверенные, смешливые, мудреные. Но они не успокоили мать.

Грузная, располневшая к сорока годам, она белела у буфета с распущенными короткими косами и, скрестив на груди могучие руки, на чем свет стоит отчитывала Валерия:

— Да он с ума сошел? На целую неделю! Долго ли в сопках заблудиться? А если туман и пурга? Мужики и те плутают и пропадают. А что он там есть будет?

Юрка сбегал в боковушку, где только что исправно видел сны и где по-прежнему крепко спал Васек, и, заметив пустой гвоздь на стене, сказал:

— Ружье взял.

Но и это мало утешило мать.

— А кого он сейчас подстрелит? Зайца? Оленя?

Дедушка, весь в белом, привстав на колено, сказал с печки:

— Так ему олень и подставит себя.

— Он хорошо стреляет, — сказал Юрка, чтоб хоть как-то успокоить мать.

— А патронов у него много? Пули есть или все с дробью?

— Есть, — сказал Юрка, хотя не знал, захватил ли Валерий патроны с тяжелыми убойными пулями.

— Не горюй, Алена, — проговорил дедушка, накрываясь полушубком, — нонче в тундре урожай на куропатку, лыжными палками станет сшибать — мясо отменное. Нам еще привезет.

— Будет, старый, — рассердилась мать, — тебе бы все шутки да веселки. Зубы все проел на смехе — не надоело?

— А я и не начинал, — С печи бесовски блеснули дедовы глаза. — Вернется сынок. Иди с богом на ферму: коровы, поди, мычат, не дождутся. Вернется твой Лерка через день, куда ему тут идти-то — камни да болота.

Юрка странно оцепенел. Он вдруг сразу понял и о чем шептались в доме ребята, и о чем спорили, глядя на карту, и зачем убегали на лыжах в сопки, и почему неделю назад Валерий занял у него три рубля. А три рубля новыми деньгами — огромная сумма!

Юрка вдруг стал вспоминать все подробности и странности поведения Валерия в последние дни: починка рюкзака, набивка патронов, просьба занять у Егорки Таланова, сына капитана второго колхозного сейнера, саперный топорик, а у Раи — цейсовский бинокль…

Конечно, Валерий готовился к побегу, а он, Юрка, не мог догадаться… Растяпа!

Мать, видно, размышляла о том же:

— А я-то думала, куда сахар из сахарницы убывает. Положу две горсти — к утру несколько кусочков остается. Вот негодный! Удумал чего!

И чем хлеще отчитывала мать Валерия, тем лучше думал о нем Юрка.

«Сбежал, черт этакий! Встал тихонько, оделся, вышел с лыжами из дому и, пока я дрыхнул под теплым лоскутным одеялом, ушел, не сказав ни слова.

Ну хотя бы мне сказал. Мне! Хотя бы намекнул. Так ведь нет. Своих взял, восьмиклассников… Ох и ловкий, бестия! И зачем я учинил эту дурацкую драку из-за ампул? Поэтому-то и не взял. Ни дисциплины, ни выдержки у меня. И правильно сделал, что не взял».

Он смел и тверд, Валерий. И очень способный — об этом даже учитель говорил.

Как-то Юрка сам слыхал, как брат по дороге в школу на слух заучивал доказательство какой-то теоремы. Анька Гаркушева читала по учебнику, а он запоминал, в уме представляя чертеж. Получилось так, что в тот день Валерия вызвали, и, конечно, он получил пятерку!

Юрка вообразил, как идут они сейчас гуськом между сопок на лыжах, идут размеренным шагом, скатываются в низинки, минуют озера и впереди, неутомимо и легко, с ружьем за спиной, скользит Валерий…

Дедушка уже похрапывал на печи ровно, как и в боковушке Васек, еще ни о чем не знавший. Ни о чем не знала и Рая, ушедшая час назад на станцию.

— Сила нечистая, — сказала мать, повязывая платок. — Хорош! И чего все, как сговорились, хвалят его? «Какой у тебя сынок: вежливый, культурный, далеко пойдет…»

— И правильно говорят, — сказал Юрка, — иди на ферму. К вечеру вернется.

— Не знаешь ты его! — Мать тяжело дышала. — А отец в море… Ну и всыплю же я ему, когда вернется. Удрал и не предупредил, одну записку нацарапал.

— Раскудахталась! — крикнул Юрка.

— Ишь раскричался на мать! Васька разбудишь… Как огрею сейчас!..

Ох эти родители! И правильно сделал Валерий. Это он, Юрка, послушно живет при них, и в магазин бегает за хлебом и сахаром, и Райке носит записки от ее ухажеров, и однажды на ферме даже взялся корову доить. Сам напросился, дурак. Помыл руки, облачился в длиннющий белый халат и взялся за мягкие коровьи соски…

— Ну и смена растет у тебя, Алена! Ну и дояр! — засмеялась дежурная доярка.

Как пощечина, обожгло Юрку слово «дояр». Он вскочил, сбросил халат и ушел, унося душный запах коровника, а на подошвах — ошметки подстилки и навоза…

Капитаном он будет — вот кем. Капитаном океанского судна, как дядя Ваня, и никем другим…

Родители только и думают, как бы тебя нагрузить, и чуть что не так — недовольны. Конечно, мать была бы рада, если б сейчас Валерий, подобно ему, торчал в этом закутке, послушный и робкий, как цыпленок.