Ne estas vivo sen morto - Александр Ростовский

раз это были слёзы радости. Она улыбалась сквозь них своей прекраснейшей улыбкой, ещё крепче сжимала его руку в своих горячих ладонях и прижимала её к своей мокрой щеке. Сорванные с места радостной новостью родители уже мчались в сторону больницы к своему вернувшемуся сыну. Всё самое плохое для этих людей осталось позади.

А в противоположном крыле уставшая медсестра совершала последний обход перед окончанием своей ночной смены. Она заглянула в одну из палат и обнаружила там бездыханное тело. Один из мониторов издавал непрерывный писк, свидетельствую о полной остановке сердца. Медсестра отключила технику и засекла примерное время смерти. Перед уходом она накрыла лицо умершего одеялом, выключила свет и закрыла за собой дверь. Более до рассвета в ту палату никто не заходил.

Интерлюдия

Вы бы сказали, что с того вечера прошло немало лет. Для меня же десятилетия летят, как для вас недели. Вы бы сказали, что это была печальная история. Для меня же она небольшая соринка в этом отвратительном мире грязи. Сколько я повидал подобного, во все времена, сколько ещё придется повидать.

Тот вечер был совсем другим, не похожим на этот. Слишком светлым, слишком холодным. Сегодня всё иначе. Летняя жара отправилась вместе с солнцем за горизонт. В открытое окно тянуло приятной ночной прохладой. Призрачный лунный свет едва разгонял густую тьму, в которой тлел маленький оранжевый огонёк моей сигареты.

Она стояла у окна, облокотившись на подоконник. Совсем нагая и стройная, словно абсолютный идеал женской фигуры. Её белоснежная кожа в свете луны казалась еще светлее, как белый лист. Чистые голубые глаза устремлены вдаль, на ночное небо, усыпанное неисчислимым множеством звезд. Прямые постриженные под каре чёрные волосы сливались с царствующей в комнате тьмой.

Я сидел в кресле, в самом тёмном углу спальни, вдыхал дым сигареты и думал: «Боже, она подобна ангелу, сошедшему с небес». Но за бесконечное множество веков я так и не встретил ни одного настоящего ангела. Не буду утверждать, что их совсем не существует. Может мне просто не повезло. Вам хватает пары десятков лет, чтобы усомниться в подлинности Небес и Господнего трона. Я же, повидав жестокость, насилие и беспрестанное пиршество смерти во все людские эпохи, уверен в обратном. «Что же это за Бог, который допускает такое?», – вопят недовольные из вас, – «Зачем он заставляет людей страдать?» Но скажите: имея безграничную власть, интересно было бы вам наблюдать скучную беззаботную жизнь довольных всем смертных, который копошатся внизу, только и делая, что радуются жизни? Вы любите хорошие истории. Вы не станете читать книгу или смотреть фильм, где все герои живут счастливой жизнью и не ведают проблем. Господь тоже любит хорошие истории.

Но что-то я отвлекся. Сейчас мои мысли занимала лишь она. Это немного удивительно, что спустя тысячи лет меня все еще могла пленить женская красота.

Она повернулась ко мне. На её прекрасном милом лике сияла улыбка, затмеваемая разве что блеском её голубых бездонных глаз.

– Что это? – Спросила она.

– Где? – Я вскинул брови и потушил остатки сигареты в стоявшей на подлокотнике пепельнице.

– Татуировка. – Она указала пальцем на мою грудь. – Что она значит?

– Ничего. Всего лишь символ Blue Oyster Cult.

– Кажется, мне приходилось их слышать. – Она отошла от окна и направилась к кровати. – Ну же, крошка, не бойся смерти.

– Возьми мою руку, и мы сможем летать.

Рассмеявшись, она плюхнулась на кровать передо мной и положила руку на моё колено. А потом мы вместе произнесли:

– Не бойся Смерти.

Я смотрел ей в глаза и думал: «Знаешь ли ты сама, насколько красива?» Но есть ли за этой внешней прелестью что-то ещё. Скрывается ли за занавесом сей телесной красоты столь же прелестная душа? Я не хочу этого знать. Я дал себе обещание не привязываться к людям. Ведь жизнь этого прекрасного ангела во плоти для меня лишь мгновение ока. Я буду смотреть, как она стремительно стареет, туманная белизна вытеснит беспросветную черноту её волос, голубизна глаз выцветет, а белоснежная кожа пожелтеет и превратится в бесконечное полотно из морщин. Конечно, ей перед этим предстоит ещё через многое пройти, радостное и печальное. А я буду лишь стоять в стороне, затягиваясь очередной сигаретой, и наблюдать за её жизнью, словно за порханием бабочки вокруг цветка.

Она поднялась с кровати и села мне на колени. Её ладони легли мне на лицо. Я чувствовал умиротворяющее тепло её рук, я тонул в чистейшем океане её глаз. Потом наши губы сомкнулись, и этот момент показался мне длиннее всего пребывания в этом грязном мире, который был антиподом сего истого поцелуя. Поцелуя жизни и вечности. Но всё-таки не могу понять, от чего одни людские души так сильно тянутся к другим? От чего плачут, утратив их, словно ребёнок, потерявший любимого плюшевого мишку…

Часть III

*Щёлк*

Ничто. Пустота словно поглотила всё вокруг. Но это не так. Всего лишь непроглядная тьма. Она создает иллюзию небытия. Может, смерть похожа на это? На бесконечную тьму? Не знаю, и вряд ли мне суждено узнать.

Две зажженные свечи, расположенные по противоположным краям стола, разгоняют эту пустоту вокруг. Мы сидим друг перед другом, на этом маленьком островке колеблющегося света. На столе, по центру, лежит револьвер, заряженный только одним патроном. Пришел мой черед крутить барабан. Парень напротив меня уже достаточно понервничал. Его всего трясет. Может, моё совершенно спокойное состояние заставляет его нервничать ещё сильнее? Любопытно взглянуть на его лицо, если счастливый билет выпадет мне, но я продолжу сидеть на своем месте, выплюнув пулю обратно. Но если это взаправду случится, я прикинусь мертвым. Так будет лучше для нас обоих.

Я беру револьвер. Несколько раз прокручиваю барабан и вставляю дуло себе в рот. Знаю, что не должен, но даже с дулом во рту не могу перестать улыбаться. Жуткое, наверное, зрелище. Парень напротив меня застыл в ожидание. Он не моргает, даже не дышит. Мне кажется, у него сейчас сердце остановится от такого напряжения. Ладно, не буду его утомлять.

*Щелк*

Парень вздрогнул и снова начал громко и трудно дышать. Мне повезло. Я вытаскиваю револьвер изо рта и кладу его обратно на своё место.

Теперь его черёд.

Медленно его трясущаяся рука тянется к оружию. Она так сильно трясётся, что он способен промазать даже плотно приставив дуло к своему виску. Наконец, дотянувшись, он поднимает револьвер, с таким усилием, будто тот весит в десяток раз больше, чем на самом деле. Он крутит барабан. Снова и снова. И