Сквозь бездну - Ярослав Коваль

Моресна обихаживала меня так, как ни одна моя соотечественница никогда б не стала — подносила напитки, подавала полотенца, рубашки, застилала за мной постель, снимала сапоги. При этом мои попытки помочь по хозяйству отвергались сперва с недоумением, потом — с негодованием. Однако те внехозяйственные широкие жесты, которые впечатлили бы среднестатистическую российскую девушку, моей супругой воспринимались как должное. Она не видела ничего особенного в том, что я часто давал ей крупные суммы на её личные траты, дарил ценные подарки, подавал руку, открывал дверь, ставил на место людей, говоривших с ней грубовато, ухаживал, если она плохо себя чувствовала, без возражений отпускал на прогулки, по магазинам, на многочасовые встречи с подругами, что не просил отчёта о потраченных суммах и времени. Она не признавала границ моего личного пространства в пределах дома, однако при этом настолько нарочито не совала нос в мои дела, что это начало меня обескураживать. Если мои постоянные и длительные отлучки переносятся супругой так равнодушно, то радует ли её вообще моё присутствие дома?

Покладистая, тихая, робкая, она, оказывается, могла быть очень решительной со служанками, посыльными, возчиками, доставлявшими товары на дом, грузчиками, приехавшими таскать мебель и вещи во время переезда. Проще говоря, она точно знала, с кем и когда надо вести себя жёстко, а перед кем следует пасовать, и это знание было настолько сложным, разветвлённым и в то же время органичным для уроженки Империи, что мне казалось, я никогда этому не научусь.

Моресна для меня становилась воплощением того в Империи, с чем я рад был жить в союзе, несмотря на все его недостатки.

Дом, который для меня подобрали по распоряжению Аштии, на мой вкус выглядел слишком роскошным. В такие у меня на родине водят экскурсии, чтоб показать, как прежде жили аристократы, и заодно экспозицию-другую диковинок. Комнаты, конечно, сравнительно невелики, за исключением одной парадной залы, да ещё столовой. Но как же обставлены! Как отделаны! Как всё это выглядело в совокупности! Часть мебели в особняке стояла своя — массивного дерева, резная. Наша с Моресной собственная мебель рядом с нею казалась убогой. Так что, почесав затылок, я был вынужден признать, что и мебелюшку придётся заводить новую. Благо деньги на такое удовольствие теперь есть.

Решил-то я, но осуществлять мои решения предстояло Моресне. Я-то здесь, собираюсь убить десять дней на обучение, а она там. Вот вернусь — посмотрю, что у неё получилось…

После ужина не оставалось ничего другого, как пойти прогуляться. Я знал, что владения семьи Одей довольно обширны, занимают намного больше пространства, чем один залив, но именно этот залив был отведен под учебный центр. Что происходило по соседству, можно было разве только гадать. Да и какая разница — здесь хватало простора и для отдыха, и, наверное, для медитации. Прогуливаясь по берегу, можно было наслаждаться ощущением полного одиночества. То ли я у них сейчас единственный клиент (что неудивительно — при таких-то ценах!), то ли мои собратья по учёбе сейчас учатся где-то в зданиях и очень тихо. Ни слуг, ни другого персонала…

Всё-таки до чего красив закат на побережье! Небо многоцветно, никакие ухищрения красилей не угонятся за искусностью природы, и на фоне этого ало-золотого сияния скалы выступают, как несокрушимые форты, на которые даже смотреть жутковато, а уж штурмовать… Извините!

Эния подошла сзади практически бесшумно.

— Ты отдохнул?

— Ох… Да. Задумался. Отдохнул и поел.

— Тебе лучше переодеться в одежду, которую тебе выдали. В ней будет удобнее.

— Уже будем начинать?

— Да, можно. — Девушка была облачена в длинное одеяние наподобие китайского шеньи, только посвободнее, не так плотно замотанного, как это принято в Китае, и рукава имели разрез аж от плеча. Из разрезов выступали плечи и руки, обтянутые тонким прозрачным шёлком — скорее намёк на рукав, чем он сам. На крохотные женские руки, открытые до такой степени, трудно было смотреть бесстрастно — в Империи я успел отвыкнуть от вида полуобнажённого женского тела (если, конечно, речь не шла о профессиональных танцовщицах). — Я тебя жду.

— Да, прости. Скоро приду.

Стоило мне появиться на прибрежном песке в том белом одеянии, которое было мне выдано (и которое я не сразу сообразил, как на себя намотать), меня тут же усадили лицом к волнам и велели закрыть глаза.

— Медитация требует полной расслабленности тела и сознания. Иначе мне просто не под силу будет показать тебе путь, — сказала девушка, усаживаясь сзади. — И — да, ты должен мне довериться.

— Я бы сказал, что сидеть слишком неудобно, чтоб можно было расслабиться.

— Поменяй позу.

— Мне вообще неудобно сидеть на земле.

— Тут уж ничем не поможешь, — рассмеялась она. — Исходи из того, что есть. Расслабь здесь, — она легонько помассировала мне шею, плечи. Встряхнула умело, ловко, как заправский массажист. — Подними голову. Представь, что ты продолжаешь смотреть, хоть и с закрытыми глазами. Увидь небо. Иди к нему.

— Прости?

— Ты должен устремиться к нему сознанием. Надо суметь сделать первый шаг, иначе моя помощь будет бессмысленной.

Я пожалел, что в своё время мало внимания уделял литературе и вообще гуманитарным наукам. Мне подумалось, что человеку, привычному к разнообразным художественным приёмам, проще было бы понять и прочувствовать, что от него требуется. Впрочем, спорить я не собирался. Прохлопать ушами такие безумные деньги, пусть и не мои?! Ну нет, надо хотя бы попытаться.

Неведомая сила подхватила меня вдруг, мне показалось, что тело растворилось в пустоте вместе со всеми ощущениями, которые сопутствовали телу, вместе с жёсткостью и колкостью песка, запахом водорослей и криком чаек. Может быть, я решил бы, что для меня заиграла музыка, если бы воспринимал хоть единый звук, но ощущения чем-то были сходны с восприятием глубоко поразившей и далеко увлёкшей мелодии. Это и наслаждение, и восторг, и в то же время какое-то поразительное равнодушие к происходящему Обычно новые ощущения пугают. Это — не пугало ни на миг.

Потом я увидел — себя, Энию, берег моря и зелень поодаль, всё в подробностях, но и со стороны. Я смотрел на смену оттенков, заливавших берег, потом на темноту, поглотившую последние краски заката, на звёздный свет, заливший пространство. Там, надо мной, сияла россыпь звёзд, такое же безумное их количество, как и на фотографиях, сделанных с гигантских телескопов. Фосфоресцировала вода, и по-ювелирному переливчатые бездны сверху и снизу казались равновеликими.

Потом я ощутил и тело — лёгкость, а не усталость наполняла его. Словно я не сидел уже добрых пару часов на песке, как идол Будды, а парил в облаках, пушистых, будто снег… С ума сойти, я ещё помню, что такое снег…

— Не надо ни о чём думать, — прозвучало мне в ответ. — Ты должен только ощущать, но не размышлять.

Голос Энии, с одной стороны, раздражал — он мешал слушать пение прибоя и музыку сфер, перезвон звёздного пространства. С другой — радовал. Как ниточка, связующая меня с реальным, привычным прошлым, он вибрировал в пустоте напоминанием о том, что всё идёт как должно. Я ещё не умер. И, наверное, не умру. Я просто отдыхаю таким вот своеобразным способом. Надеюсь, за одну ночь на заду не образуются такие пролежни, чтоб потом проблему пришлось решать с помощью местной медицины.

— Ещё раз повторяю — чувствовать, а не размышлять. Сосредоточься на пустоте. Чтоб было что наполнять, нужно освободить место.

Мне показалось, я её понял. Но когда сознание снова вмешалось в ход событий, звёзды уже исчезли, темнота сменилась многоцветьем, пронзительным, как холодок. Рассвет. Можно было лишь гадать, когда ночь успела претвориться в него. Наполненный до краёв ощущением красоты мира, я поискал Энию — не взглядом, а всем своим сознанием. Она была здесь, и её голос больше не раздражал.

— Теперь доверься, — велела она, и я сразу понял, что она имеет в виду. Удивительно.

— С любопытством, но без испуга или недоверия я следил за тем, как моё тело само, без моего участия поднялось с песка и пошло боком, ловко и быстро переставляя ноги, при этом совершенно не путаясь, повторяя все движения девушки. В руках откуда-то взялся меч, руки сами принялись работать им, отрабатывая положение за положением, выпад за выпадом, блок за блоком. Большую часть этих движений я никогда не исполнял, не видел и даже не представлял, зачем они нужны.

— Потом мы сблизились с моей наставницей, соприкоснулись клинки, и действия впервые наполнились не только смыслом, но и силой. Упоительно было ощущать себя в шкуре крутого мечника, безошибочно противостоящего мастеру. Лишь спустя несколько минут я осознал, что мы оба двигаемся очень и очень медленно. Куда уж там до мастерского уровня.