Записки обывателя. Рассказы - Ольга Реймова

Отец приехал в отпуск только в октябре на 7 ноября 1945 года, а 19 ноября в день моего рождения должен был отбыть к месту службы, и мой день рождения отпраздновали 17 ноября. Я долго так считала, что мой день рождения 17 ноября, и только при получении паспорта в 16 лет, увидела в свидетельстве о рождении свой настоящий день рождения и очень удивилась. Тогда мама и объяснила мне, что и почему все забыли мой настоящий день. Так я в 16 лет помолодела на два дня.

В начале 1946 года папа прислал вызов семье для проживания под Кёнигсбергом, где стояли их части, потому что никто не знал, когда наступит демобилизация. Но я заболела корью и отъезд отложили до моего выздоровления. Сам папа приехать за нами не мог и прислал интенданта, который нас сопровождал до Даркемена, а там уже нас встречал отец.

Дорога от Уфы была долгая, через Москву, потом до Кёнигсберга, далее до Инстенбурга (ныне Черняховск) и Даркемена (ныне Озёрск), куда папа приехал за нами на фаэтоне. Мне так кажется, а может быть на машине, приехали ранним утром. Я полу дремала, полу спала. Как доехали до Гутвалина (мы тогда так называли это местечко, а может быть, правильно должно быть Гутвальден, что в переводе — хорошие леса) не помню. Не помню, как мы там все разместились. Когда вошли в дом, я попросила пить, и папа дал мне кувшин с молоком, я отказывалась пить, я про молоко не знала и упорно просила воды, молоко мне не понравилось, у нас в тылу его не было. Но папа настаивал: «пей и тебе понравится!» Но так и до сих пор молоко не пью, если только с кофе.

Нашей семье выделили пол коттеджа с несколькими комнатами. Вода была в доме, а туалет на улице. За туалетом присматривал старичок немец, возможно, он там прежде жил, все немцы уже были вывезены из этой области. Моя мама каждый день что-нибудь стряпала и всегда поджидала этого старичка и приносила ему еду. А я шестилетняя соплячка ею возмущалась: «Мама, фашисты убили нашего Володю, а ты ему кушать носишь!» А мама объясняла мне, что «он старенький, и в войне не участвовал, он ни при чём, так нехорошо говорить!» До сих пор мне стыдно за себя, но ведь война именно так определила наше отношение ко всему. У мамы не было зла, она пыталась разобраться и часто беседовала с конюхом, который управлял папиным фаэтоном и сопровождал его на работу и домой. Конюх был юный немец, звали его Альфред. Когда он приезжал к дому и ждал нашего отца, то мама присаживалась с ним рядом и беседовала о войне, её интересовало, что скажет юный немец обо всём, что произошло. И он на ломаном русском ей рассказывал, как их учили, что им говорили о русских. И тогда мама ему объясняла, не русские напали на Германию, а немцы, ведь война шла на нашей территории. Но Альфред считал по-другому.

Я помню, какие там красивые места. Мы приехали в марте, и уже таял снег, а потом началось цветение, там очень много садов и все в цвету, а потом пошли ягоды, такие крупные вкусные. И яблони на каждом шагу. Недалеко озеро. Наших детей было много и мы все бегали по всей округе, никто за нами не следил, только есть и спать прибегали домой, ничего не боялись. Один раз заблудились и искали дорогу домой долго. В какую сторону ни пойдём, везде — то обрыв, то речка или озеро. Пошли к красивому домику, что виднелся вдали, казалось, что близко, а оказалось, что далеко, так и не дошли до него. А повела нас на эту экскурсию моя сестра Нонна, которая была старше нас на два года. Нас было четверо, одна девочка всё время падала и плакала, ей было четыре года. Домой пришли уже в сумерках. Как мы не пропали — не знаю.

Нам с сестрой очень нравился папин фаэтон, иногда нас катали. И мы с ней облюбовали обивку фаэтона, такой бордовый бархат. И когда он стоял без присмотра, мы с Нонной решили вырезать для кукольных платьев этот бархат. Ну и досталось нам по первое число! Я очень плакала и просила прощение, а Нонна молчала и не плакала нисколько. Папа сказал: «Вот у Ольги хоть всё понятно, реакция мгновенная, а Нонна — даже не знаю что сказать!»

Когда уезжали из Уфы, мы с Нонной забрали всех своих кукол, и уже в поезде я их рассадила на сидение. Пришёл ревизор проверять билеты и паспорта и так строго поглядел на наших кукол: «А где билеты на этих пассажиров? Если нет билетов, то этих пассажиров высадим на ближайшей станции». Я очень испугалась, расплакалась, а все рассмеялись, им весело и смешно, а я всё всерьёз приняла. С этими куклами и потом хлопоты продолжались. Однажды, уже в Гутвалине, мы поиграли с ними, усадили в детское корыто и оставили на крыльце. И вот мы уже спать легли, слышим грохот по мостовой, там дороги мощённые, такой силой грохот, что все проснулись. Был у нас весёлый солдат Иван, он всегда надо мной потешался до слёз и часто говорил: смотри, смотри, у тебя пятки сзади, и я бежала к маме и плакала, почему у меня пятки сзади, и тому подобные шуточки он отпускал при беседе со мной. Так вот, он привязал это корыто с куклами к велосипеду и поехал их катать. Я опять ревела на всю округу, потому что этот Иван сказал, что они поехали домой. Про него ещё много можно порассказать. Никто его не наказывал за такие шутки, все смеялись, ведь война закончилась, и всем было весело.

Конец ознакомительного фрагмента.