Разведка — это пожизненно - Всеволод Радченко

Мои впечатления от увиденных дел, от понимания наших «возможностей» в этой стране были тогда очень сильными. Я со рвением принялся за изучение материалов и вскоре приступил к анализу самого сложного группового агентурного дела. По этому делу поступали к нам уже несколько лет ценнейшие материалы, но в то же время имелся ряд сомнений, даже подозрений, что от нас преднамеренно скрывают некоторые важные факты, или что это вообще во многом могла быть дезинформация.

Я провёл возможную сверку подтвердившихся фактов, сгруппировал все возможные сомнения, проработал ряд материалов по «рабочим делам» источников, в том числе по документам на языке. Анализ позволил отмести имеющиеся подозрения. Получилось страниц сорок. И. о. начальника отдела Борис Малинин внимательно прочёл мой анализ и похвалил. Малинин пришёл в разведку из белорусских партизан, к которым был заброшен по линии НКВД во время войны. Храбрый, добрый и открытый человек. Но в отделе ему было непросто. Он говорил: «Третий год изучаю французский язык, но пока лишь на втором семестре».

Совпало так, что отчёт отдела по французской линии был поставлен на заслушивание у нового начальника разведки Панюшкина. Панюшкин пришёл в разведку с должности заведующего отделом ЦК, а ранее был послом в Китае. Очевидно грамотный политик, но в самой разведке человек новый, Малинин, чтобы не наговорить «лишнего» в докладе по широкому кругу вопросов работы во Франции, предложил Панюшкину послушать результаты анализа важного группового агентурного дела, т. е. то, что было в моей записке. Для этого я был приглашён прямо к начальнику разведки. На заслушивании присутствовал первый заместитель начальника ПТУ генерал Сахаровский. (Вскоре он стал начальником разведки.) Мой доклад заинтересовал Панюшкина, да и Сахаровского. Возникали дополнительные вопросы, и даже обсуждение. Заслушивание продолжалось часа полтора. Малинин больше молчал, но остался очень доволен результатами нашего похода к «большому» шефу.

Примерно к концу первого года работы в аппарате Первого Главного управления дежурный передал мне приказ явиться в обозначенный им кабинет (на седьмом этаже старого здания). Время было назначено на 23.30. Тогда такое позднее приглашение не удивляло, так как вся служба сидела на своих местах часто до глубокой ночи. Я, конечно, быстро выяснил, кто занимает указанный кабинет. Это был кабинет Судоплатова, начальника специального подразделения «террористического отдела»; отдел числился в ПГУ, но при этом пользовался полной самостоятельностью. Я зашёл доложить о полученном мной вызове своему начальнику. Он выслушал меня, но осторожно воздержался от каких-либо рекомендаций. В 23.30 я явился на седьмой этаж в указанный кабинет. В приёмной сидел не секретарь, а, видимо, дежурный офицер в форме майора. Мне предложили подождать. В ожидании я просидел минимум полчаса. Такое ожидание, я думаю, входило в сценарий «приёма» у Судоплатова. Наконец майор был вызван в кабинет и затем пригласил меня войти. Я вошёл. Большой тёмный кабинет, верхний свет не горит, включена только настольная лампа. За столом в полумраке сидел человек. Он предложил мне сесть за приставной столик и, ничего не объясняя, задал два или три вопроса по моей биографии. Здесь я увидел, что в стороне, у стены горит маленькая лампочка, стоит ещё одни стол, сидит человек и что-то записывает. В этот момент хозяин кабинета вдруг попросил меня рассказать о делах, которые я вёл лично. Не задумываясь, я отчеканил, что информацию по этому вопросу могу докладывать только своим прямым начальникам или кому-либо по их указанию. «Чтобы вы понимали мою компетентность, — заявил Судоплатов (а это был он), — вот ваше личное дело». Он протянул мне папку — моё досье. Положив папку на столик, я начал листать дело. В этот момент Судоплатов перегнулся через стол и вырвал у меня папку. Он из-за своей оплошности (конечно же, он не должен был давать мне моё досье) был просто взбешён и заявил, что я могу идти. Больше я никогда не сталкивался со службой Судоплатова. Может быть, ещё и потому, что вскоре после осуждения Берии в июле 1953 года «террористический отдел» был ликвидирован, а сам Судоплатов приговорён к десяти годам тюрьмы, тогда это был высший срок тюремного заключения. Он провёл все десять лет, от звонка до звонка, в известной Владимирской тюрьме.

Хочу сказать, что моя работа по всем полученным мною делам как бы ввела меня в круг людей из разных подразделений контрразведки. Я был хорошо знаком с Григорием Фёдоровичем Григоренко, бывшим зампредом КГБ и начальником Второго Главного управления. Григоренко был заместителем начальника службы «А», когда я там был начальником направления контрразведки, и являлся моим непосредственным начальником. Человек недюжинного ума и сильной воли.

Я хорошо знал Филиппа Денисовича Бобкова, первого зампреда КГБ. Бобков Филипп Денисович был начальником политической контрразведки госбезопасности страны, как он сам озаглавил свою книгу, «Записки начальника политической контрразведки». Филипп Бобков — умный и далеко не ординарный человек, хорошо знающий все тонкости работы чекист.

Передаю прямо рассказ моего хорошего знакомого Пескова. Молодой способный медик, уже доктор наук, публикует работу с новыми идеями в области урологии. Его заметили за рубежом и пригласили выступить с докладом в США. Для нашего медика — большое событие. Подготовка, сборы, переводы доклада — всё закрутилось. И тут выясняется, что вроде бы комиссия ЦК партии не даёт разрешения на поездку. Причина, хотя и не сообщается, но очевидна: наш Песков — еврей. Огорчён Песков был ужасно. Но какой-то умный человек даёт ему совет попытаться попасть на приём в КГБ к Бобкову. Сам Песков мне рассказывал, что Бобков его принял, спокойно выслушал и попросил подождать пару дней. А на другой день Пескову позвонили и сказали: «Почему вы не приходите за загранпаспортом?» Прошли годы, Песков стал известным профессором, академиком, руководителем крупной клиники, но остался убеждённым почитателем не только Бобкова, но и всей нашей сложной системы и самой власти.

Моим шефом в Москве во время моей работы в Швейцарии был начальник службы «К» Виталий Константинович Бояров. Позже он стал начальником Второго Главного управления КГБ, и при нём контрразведка добилась очень заметных успехов, скажем даже, выдающихся успехов. Он же был моим главным оппонентом при защите мной кандидатской диссертации в Академии им. Андропова.

Глава четвертая. Первая командировка. Женева

Шёл второй год моей работы в Первом главном управлении. Где-то в конце апреля раздался телефонный звонок секретаря отдела, и мне было сказано, что меня вызывает к себе Коротков Александр Михайлович. Генерал Коротков был заместителем начальника Первого главного управления, одним из четырех или пяти генералов, которые были в то время в разведке. В ПГУ Александр Михайлович Коротков был известен как «крутой матёрый» профессионал.