Любовь в зеркалах - Юрий Медведев

— Господин Аббас, я готов прилететь к вам в Сидней за авансом, — нетерпеливо сказал Тихон. Чуял он нюхом: что-то в сделке разлаживается.

— Мой молодой друг, не будем шагать через ступеньку, — слабо улыбнулся с экрана распластанный на больничной кровати. — Отложим наш проект до моего выздоровления. Осенью прилечу в Москву, где мы все окончательно обсудим. Не волнуйтесь. Моя репутация безукоризненна, вы это знаете. В понедельник мои люди сопроводят вас в аэропорт. А пока — наслаждайтесь. Прогуляйтесь к горным водопадам, наведайтесь в подземное городище Кардиб, там целые улицы вырублены в скалах. Рад, что вам пришелся по вкусу дабиз. Мои биологи открыли чудодейственные свойства икры совсем недавно, но через год-другой дабиз завоюет весь мир. Вы согласны с моим предсказанием?

— Согласен, господин Аббас Юсиф Харбали, — угрюмо сказал Тихон. — Но до получения аванса лодчонка из Мурманска не выйдет. Извините.

…Когда они отправились после трапезы прогуляться в сад, исходивший ароматом неисчислимого множества роз, Лира спросила:

— Ты уверен, что Аббас не обманет?

— В бизнесе всякое случается, — в задумчивости отвечал Тихон. — Кидалы водятся и среди мультимиллионеров…

— Тогда зачем он зазвал нас сюда? Один дворец обходится не меньше чем тысяча долларов. Это за вечероночеутродень. Плюс прочие расходы. Тебе не кажется, что он подозрительно быстро согласился на покупку престарелой лодки за такую бешеную цену?

— Милая, что ты сечешь в ценах и субмаринах? — улыбнулся Тихон, и на душе у него вдруг прояснело. — Им же денежки девать некуда, придуркам нефтяным. С жиру бесятся.

— Но если они придурки, то почему утопают в роскоши и плодятся, а мы, умники-разумники, довели массу народа до нищеты и вымираем?

Тихон взглянул на нее сперва оторопело, затем расхохотался:

— Вот пусть он сам об этом и думает — бывший великий, бывший русский, бывший народ. А я куплю через месячишко яхту за полтора-два лимона и поплыву вокруг света. С тобой, моя ненаглядная защитница обнищавших соплеменников. И с трюмом, полным дабиз.

Одна из нижних комнат их дворца тоже была в раковинах-зеркалах, только искривленных. Подойдешь поближе — и невообразимый уродище с метровой вывихнутой челюстью пялится на тебя злобными очами-тарелками, а ножки у него — как извивающиеся водоросли. В другом зеркале голова, как трапеция, а несуразное, круглое, будто лепешка, тельце подвешено к ней на шее-веревке. В третьем ты весь заверчен в бугристую изогнутую воронку, и от человеческого облика ничего уже не осталось.

Лира долго отказывалась, но Тихон уговорил, точнее, принудил ее пообниматься и здесь. Ни в каком кошмарном сне невозможно било увидеть такие жуткие объятия, когда конек представляется бревном, а ее груди: одна — подобием атомного взрыва, другая — розоватой ретортой. Как ни странно, паноптикум кривых зеркал довел обоих до исступления, и на рассвете они враз уснули, изнеможенные, как в день прилета.

Они нежились на своем роскошном ложе. Раковина с дабиз чуть подрагивала на Лирином животике, а Тихон ложечкой подносил икру то к ее губам, то к своим.

— Обожаю тебя, Лира, Лиресса. Лирецианка. Вся моя — от кончиков волос до кончиков ногтей. Обещаю: если по осени проект с подлодкой выгорит, ты получишь свою долю. Допустим, полмиллиончика. Интересно, на что начнешь тратить?

Она отвечала, не задумываясь:

— Перво-наперво наняла бы бандитов, чтобы изуродовали Веньку лупоглазого.

— Твоего спонсора? За что? Благодетель. В люди тебя вывел, имя красивое придумал. По Европе возит. Неужели торговать тряпьем в Чертанове и якшаться с кавказцами лучше, чем чувствовать себя принцессой?

— Никаким тряпьем я не торговала. И Лирой меня нарекли при рождении мои мать и отец, они музыканты. И с ублюдками не якшалась. Ни с одним, кроме Веньки. Он высмотрел меня, дурочку, на экзаменах во ВГИКе. Наобещал с три короба, зазвал к себе в студию, подпоил какой-то дрянью и надругался как скот надо мной, когда была в полной отключке, причем самым противоестественным способом, по-другому он не может, поскольку педофил. Неделю надо мной измывался, держа взаперти, грозился даже убить, но я все упорствовала. Тогда он кассету показал, где надо мной измывается, причем морды этого труса не видно. Грозился послать моим родителям. Поревела я, поревела — и согласилась выступать на конкурсе красавиц.

Тихон осторожно перенес раковину с дабиз на ковер, наклонился над Лирой, вглядываясь в ее лицо.

— Ты не шутишь? Поклянись.

— Клянусь отцом и матерью.

— А я то думал…

— Ты думал: валютная проститутка, да? Из тех, кто изощренно доставляет удовольствие мужикам, этим кабанчикам, бычкам, петушкам, бегемотикам, у которых всегда на уме только похоть…

— Ну зачем ты так? Не все на свете скоты и звери…

Лира легонько отстранила его, села, глядя в упор темно-голубыми мерцающими глазами.

— Конечно, миленький мой тихоня. Случаются дивные непорочнейшие создания. Например, ты, нью рашен, да?

— Прости меня. Я тоже разбавил тебе в наш первый вечер шампанское снотворным. И в этом смысле ничем не отличаюсь от скота Веники. Прости. Ведь я ничего не знал тогда о тебе.

— А сейчас узнаешь. Я не просто Дмитриева, как в паспорте, но Дмитриева-Мамонова — это древнейшая боярская фамилия. Выросла на Дону, в Станице Новоалександровской. В детстве носилась на скакунах и дралась с мальчишками, мечтала стать астрономом, затем океанологом. А после выпускного бала упорхнула в Москву — против воли родителей, по дурости. Страсть как хотелось засиять на столичном небосклоне актрисой… Здесь-то меня и подловил ублюдок Венька. Теперь он продал меня тебе, Тихон, и я не знаю, что вынуждает меня обниматься с тобой вечероночеутродни напролет. Не знаю, почему в меня будто вселился бес, зачем я переполнена вся твой, во всех смыслах. Это наваждение, наркотик. Я хочу только этого. И еще дабиз. Мы с тобой попали в капкан, пойми! За такое блаженство последует расплата — и страшная. Я это чувствую как женщина.

Крупные слезы покатились по ее щекам. Тихон даже опешил.

— Лапушка, что за бредни? Какая расплата? За что? Да мы хоть завтра рванем отсюда. Кто нас держит? И мне нравится дабиз, и я от твоих прелестей без ума, и у меня ничего подобного в жизни не было, хотя и перецеловал уж сотню красоток. Успокойся, Лира, не выношу женских слез.

Она виновато улыбнулась, ткнулась носиком ему в плечо, закрыла глаза, зашептала:

— Ты говоришь: сотня красоток. А у меня мужчин было всего лишь двое. Первый — мой одноклассник Глеб, чем-то похожий на тебя. Он погиб в Чечне, его запытали в плену дудаевские подонки, требовали переменить веру, воевать против своих. Второй мой сокол — ты, Тихон. Других не было.