Песня длиною в жизнь - Мишель Марли

Она знала это с самого начала!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1944

«Падам, падам…»

Жизнь удивительна.

Бывают мгновения, когда хочется умереть.

Но вот происходит что-то новое,

И кажется, что ты на небесах.

Эдит Пиаф

ГЛАВА 1

Париж

Город еще не вернул себе яркий блеск довоенного времени, но правила затемнения уже были в основном отменены. Желтый свет падал на улицы столицы, по которым больше не маршировали, наступая и отступая, армейские ботинки, утихли выстрелы последних немецких снайперов, запах крови и смерти унес летний ветер.

Солдаты, которые веселились теперь между Монмартром и Монпарнасом, были либо французами, либо союзниками. Особенно среди них выделялись американцы из Четвертой пехотной дивизии США, освободившей Париж. Для этой новой клиентуры постепенно снова открывались увеселительные заведения. Из большинства музыкальных театров, варьете и кабаре доносились мелодии биг-бенда Гленна Миллера. Молодые парижане в последнее время слушали американские хиты вместо французского шансона, зажав в уголках губ заокеанские сигареты из виргинского табака вместо традиционных «Голуаз». В тени Эйфелевой башни время начинало идти по-новому…

Занавес мюзик-холла АВС поднялся. На краю сцены в свете прожекторов стоял молодой человек лет двадцати, выглядевший как плохая копия ковбоя. На его темных волосах была шляпа, явно великоватая для его узкого лица. Рубашка и брюки болтались на долговязом и худом теле. Во время исполнения он стоял не прямо, как подобает профессиональному шансонье, а подергивал плечом, словно третьесортный певец какого-нибудь ночного клуба, и подмигивал публике. Его широкая ухмылка при этом казалась такой же вымученной, как и возгласы: «Йюппи, йюппи, йю!», которыми он украшал песню «На равнинах Дикого Запада».

— Боже мой! — Эдит выпрямилась в кресле, огляделась и очень удивилась, что из зала не доносятся ни свист, ни улюлюканье. Возможно ли, что около тысячи двухсот зрителей переполненного музыкального театра были околдованы этим возмутительным представлением? Люди спокойно сидели на своих местах, в полумраке она даже заметила на некоторых лицах благожелательные улыбки. Не может же быть, чтобы ей единственной не понравилось это выступление. Как далеко могли зайти благодарность парижан и связанное с ней поклонение всему американскому? Французу, который изображал из себя клоуна на самой престижной сцене города, она не могла хлопать при всем желании, несмотря на отменное чувство юмора.

— Он итальянец.

— Что? — Она вздрогнула.

Неужели она высказала свое критическое замечание вслух? Кто, кроме ее спутников, слышал это? Не то чтобы она сильно следила за своими словами или ее волновало, что говорят о ней другие люди. Но только сейчас стало очевидно, что у нее есть враги, которые сильно осложняют ее жизнь. Не хватало еще завтра прочитать в прессе, что Эдит Пиаф думает об этом так называемом таланте. Можно не сомневаться, что высказанное ею мнение газетчики истолкуют как антиамериканское, а возможно, и антифранцузское. Она невольно съежилась, став еще меньше.

— Он итальянец, — снова прошептал Луи Баррье.

Ее новый импресарио сидел справа от нее за одним из столов в центре зала, недалеко от сцены, где не мешали ряды сидений, а акустика и обзор были особенно хороши.

— Это не имеет значения, — ответила она мрачно.

Сидевший слева Анри Конте — журналист и автор многих текстов, как будто не слыша ее, тихо произнес:

— Ив Монтан — это псевдоним. Его отец бежал от фашистов в Марсель. Настоящее имя нашего друга — Иво Ливи.

— Друга? — Эдит подняла бровь. Ее взгляд заметался между импресарио и Анри Конте. Она искренне не понимала, что они нашли в этом Иве Монтане — Иво Ливи, или как там его зовут на самом деле.

В этот вечер она предпочла бы напиться в баре на Монмартре, однако вопреки этому желанию приняла приглашение Анри, которое, как оказалось, он уже успел обсудить с Луи. Она почти всегда делала то, о чем ее просили друзья. В этом была ее слабость. Иногда она ссорилась с ними, потому что их просьбы подчас обходились ей весьма недешево, но в итоге все равно уступала. Однако в этом случае речь шла не о финансовых вопросах, а о ее предстоящем появлении на торжестве, посвященном восстановлению работы легендарного «Мулен Руж». Первым делом она подумала о Роже Данне[8] как о партнере по выступлению. Но он не смог приехать в Париж.

Поэтому Луи и Анри поспешили найти исполнителя, который был бы не просто случайной заменой Роже, но чем-то большим. По крайней мере, они так сказали. Но перспектива оказаться на сцене вместе с бездарным молокососом казалась совершенно нелепой. Даже удивительно, насколько этот парень не вписывался в программу, да, строго говоря, и в атмосферу АВС. Чем дольше шло представление, тем сильнее в Эдит крепло желание отказать.

Смена сценического костюма тоже не спасла положения: певец натянул пиджак в глупую клетку поверх белой рубахи. Теперь он выглядел не просто клоуном, а клоуном, который пытается играть роль соблазнителя. Подражая манере исполнения великолепного Шарля Трене[9], он запел его Swing Troubadour. И как будто всего сделанного было недостаточно, этот простофиля еще попытался станцевать степ, подражая Фреду Астеру[10]. Правда, танцор из него получился такой же никудышный, как и певец. Его выступление не просто разозлило Эдит, а стало личным оскорблением. АВС оставался самым известным музыкальным театром Парижа. Он пережил смену дирекции, оккупацию и войну, здесь на протяжении многих лет великие звезды переживали свой триумф. Но прежде всего это была сцена, на которой она дебютировала в качестве исполнительницы шансона — как только что попробовал этот Ив Монтан. У нее было тридцать минут, меньше, чем у него сейчас.

Она тогда ступила на сцену, чтобы взойти новой звездой. Ей был всего двадцать один год. Маленькая, хрупкая, в затрапезном черном платье с белым кружевным воротничком, она выглядела настолько невзрачно, насколько это вообще возможно. Однако после выступления публика вновь и вновь вызывала ее на бис, а музыкальные критики на следующий день буквально осыпали ее похвалами. Для этого она много работала, неделями почти не спала и узнала, что это такое — рождаться как личность.

Дело того стоило, потому что после той памятной даты — 26 марта 1937 года — каждый парижанин знал имя Эдит Пиаф. И это была уже не Малышка Пиаф — любопытная уличная девчонка. Что