Дорога к Марсу - Эдуард Геворкян

Хорошо, командир внял настойчивой просьбе не информировать сразу ЦУП, дождаться вечера. Карташов понимал: вечером станет еще веселее. И точно, мясное пюре оказалось вполне испорченным, а давешний тюбик ярко-алой помады – банальной флешкой, что Андрей в «теневом восприятии» увидел сразу. Так же, как сразу распознал вонь протухшей консервы. Прижатый к стенке Бруно искренне клялся всеми мадоннами сразу, что никакой помады не было и быть не могло, что это его личная флешка, и лишь Вельзевулу ведомо, что это было за наваждение.

Одним словом, настроение астробиолога и космического кулинара было мрачным. Зато в его блоге царили оптимизм и вера в светлое будущее.

«Интересны наши отношения с силой тяжести, – писал Андрей Карташов. – Ее направление вроде как не связано с Землей, а определяется работой электроракетных двигателей, которые включены постоянно. «Арес» повернут почти перпендикулярно к вектору тяги, и если бы солнечный ветер походил на земное облако, мы далеко не улетели бы. Потому что вся вытянутая конструкция «Ареса» развернута поперек направления движения… Ядерная установка, которая дает энергию двигателям, вынесена на тридцатиметровой штанге межпланетного буксира. Мы находимся в «тени» экрана радиационной защиты размером с наш жилой отсек, который повешен на ядерную установку. А от жесткого космического излучения нас закрывают баки с аргоном для двигателей, закрепленные на корпусе корабля. Поэтому ни у кого из нас радиофобии нет».

На самом деле Гивенс-младший и Пичеррили уже заключили пари на сроки, когда они из-за радиации лишатся возможности производить детей, красных кровяных телец в крови и как быстро после возвращения, если таковое состоится, лишатся самой жизни по причине лучевой болезни. Гивенс-младший в этом споре оказался бо́льшим оптимистом, чем шутник Бруно.

«Около месяца мы будем раскручиваться вокруг Земли, разгоняемые двигателем как огромный булыжник в гигантской праще, – писал Карташов. – Гравитация Земли в конце концов позволит нам разогнаться до гиперболической скорости. И тогда мы понесемся по космической дуге к Солнцу, чтобы, не долетев до него чуть менее 0,6 астрономической единицы, уйти к Марсу».

Но Жан-Пьер уже сообщил, что аргона в баках оказалось гораздо меньше необходимого запаса. По его прикидкам выходило, что болтаться им в космосе на этом запасе придется более двух лет. К Солнцу они, конечно, устремятся, но потом чуть ли не весь аргон уйдет на торможение, чтобы уклониться от светила. Командира и первого пилота тем не менее подобные расчеты нимало не смущали. Видимо, и Булл, и Аникеев были информированы больше остальных. А вот Гивенс-младший насчет запасов топлива и режима раскрутки сильно волновался и часто обсуждал эту тему то с Жан-Пьером, то с Бруно.

– Знает, собака, а молчит, – каждый раз после подобной беседы злился он. – Земля тоже знает и тоже молчит. Собака.

А еще их преследовала китайская «Лодка Тысячелетий». Ее полет оказался вовсе не испытательным. Неужели у них на борту живые люди? Проект ведь сырой, никого, кроме смертников, в этом гигантском гробу на Марс не пошлешь. В блоге Карташов на вопросы читателей отвечал, что, конечно, это очередная китайская мистификация, как и все, что они вытворяют в космосе. Достаточно вспомнить первый полет китайца. И тайконавт был, и корабль, и срисованный с «Союза» спускаемый модуль. Все было, только китайца в космосе не было. Ни одного стопроцентно подтверждающего кадра хроники. И очень много видеомонтажа.

Но «Лодка Тысячелетий» – не мистификация. И? Допустим, китайский корабль не затеряется где-то между орбитами, а достигнет Марса. И на борту там нормальный работоспособный экипаж. Тогда из-за чего все? Зачем они так рискуют? Из спортивного интереса опередить «белых людей»? Что за чертовщина на самом деле творится вокруг марсианского проекта?

А еще в блоге Андрей описывал забавные причуды членов экипажа. Бруно Пичеррили оказался весельчаком и педантом. Постоянно надушен тошнотворным парфюмом, хотя это запрещено. Любит готовить и совсем отстранил Андрея от штатных обязанностей космического кулинара.

Эдвард пишет стихи в стиле Эдгара По, то есть мрачные, сугубо мистические. Андрей как-то раз подъехал к нему с вполне дурацким предложением сочинить нечто жизнеутверждающее, поднимающее настроение. «Да-да, про потных женщин», – поддержал Карташова командир. Но Гивенс-младший был неумолим. «Марс! О, Марс! Это – трындец как хреново! Большой трындец», – объяснил он свою позицию.

Джон Булл исполнял кантри-песни. Знал он их великое множество. И голос имел изрядный, чуть ли не оперный баритон. Но вот со слухом дело обстояло далеко не блестяще. Наверняка его концерты можно было бы терпеть довольно долго, если бы не Жан-Пьер. Француз высадился на «Арес» вместе с электросинтезатором, который он именовал «орга́ном». Первые дни пытался соответствовать теме и наигрывал Жан-Мишеля Жарра, что еще как-то можно было вынести. Однако затем космическую музыку оставил и принялся выдавать французскую попсу. А на второй неделе полета примкнул к компании американцев и заделался клавишником у Булла. Вот когда Андрей оценил правоту завышенных требований медиков к психике космонавтов.

И было то, о чем Карташов никогда бы не написал в блоге и не сообщил ЦУПу. Там, за бортом, крутилась вокруг них Земля, то приближаясь, то снова удаляясь. И это было ненормально. Умом он все прекрасно понимал: эллиптическая траектория. Но организм кричал «караул». Не должна Земля болтаться как мячик. Не должна. Она ведь – твердь. Та самая твердь, на которой стоит вся природа человека.

На шестнадцатые сутки полета кое-что начало проясняться.

На общем собрании экипажа Джон Булл торжественно объявил, что завтра их ждет стыковка с заправщиком. Оказывается, заправочный корабль был запущен неделей раньше «Ареса» и все это время медленно раскручивался вокруг Земли, чтобы выйти в точку встречи. Сутки у них будут, чтобы заправить баки электроракетных двигателей аргоном, баки маневровых – метаном, а в складской модуль нанести всякого крайне необходимого барахла. Запасы воды и кислорода изначально у них были штатными, а вот все остальное надо будет «доложить».

«Ну не гад ли этот поэт-песенник? – думал Карташов. – Что было сразу не рассказать?»

Гивенс-младший отреагировал куда более резко:

– Джон, отчего я узнаю об этом в последнюю очередь? ЦУП ничего не сообщал, значит, о дозаправке ты знал заранее. Нам предстоит сложнейшая техническая операция! Выход в открытый космос…

Булл самодовольно усмехнулся.

– Всему свое время, парни. Кстати, о времени. Общее время полета сокращается на десять суток, не считая двух недель, выигранных на сокращении раскрутки. Нет необходимости раскручивать корабль до самой границы гравитационной сферы. Теперь идем на баллистическую. Будет разгонный кислород-метан-водородный блок.

– И куда нам вешать этот блок? – поинтересовался Бруно. – Себе на задницы?

– Робот заправщика смонтирует его на основании штанги «Ареса». Блок после отработки будет отстрелен. Никакого открытого космоса. Выход только для пополнения складских запасов и метана для маневровых. И, кроме того, – Булл снова усмехнулся, – по баллистической пойдем на самом оптимальном удельном импульсе. Это потребует некоторого перерасхода аргона. Только аргона у нас будет, как говорят в России, выше крыши. Вопросы есть?

«Китайцы, – подумал Андрей. – «Наверху» заранее знали о «Лодке» и подстраховались. Вот откуда спешка. Слава, но ты, что же, не мог предупредить? Намекнуть?»

Аникеев перехватил взгляд Карташова и шевельнул бровью: мол, не горячись. Зато вспылил Пичеррили:

– Проклятые китаезы, гореть им в аду, и всем их потомкам! Все из-за них! Из-за них погибли ребята из первого, застряли вторые, и нам теперь…

– Отставить истерику, – резко бросил Аникеев, и итальянец осекся на полуслове. – Решение о запуске дозаправщика откладывалось до последнего. Зато теперь мы в кратчайшие сроки окажемся на расстоянии миллиона километров от Земли, между гравитационными сферами Лапласа и Хилла. Все свободны, отдыхать. А вас, Джон, я попрошу остаться.

Старший инженер-конструктор Николай Цурюпа вышел из здания ЦУПа-М в прескверном расположении духа. Хотелось напиться. Не откладывая дела в долгий ящик, он свернул из ворот на Гагарина, дом 2, во всем известный гадюшник под названием «Магазин». Место это всегда вызывало у него ностальгию по советским временам, ибо в точности соответствовало. Грязная барная стойка, липкие столы, пельмени-сосиски и дешевая водка из мензурки с перерисованными делениями. И толстая буфетчица баба Клава. Которая тоже соответствовала в точности.

Когда он накатил две по сто и принялся вяло ковырять вилкой в пельменях, в гадюшник вошел не кто-нибудь, а полковник Алексей Кирсанов. Старый знакомец, еще по Военно-инженерному. Был он, впрочем, в штатском и, похоже, тоже настроен, потому что взял две по пятьдесят и пару сосисок с кетчупом. И подсел.