Девушка, влюбленная в смерть - Лорел Гамильтон

У меня был выбор. Либо позволить ему снять меня и Жан-Клода вместе, либо скрыться за дверью офиса… и остаться там наедине с Жан-Клодом. Наши отношения давно перестали быть новостью, но Жан-Клод был любимцем фотографов. Пресса была в восторге от того, что женщина, которую вампиры прозвали «истребительница», на счету которой больше ликвидаций вампиров, чем у кого бы то ни было в стране, встречается с Мастером города. Даже я признаю, что в этом есть некая ирония, но когда за вами всюду следуют папарацци – это невыносимо. Они пытались фотографировать даже на месте преступления, когда я помогала полиции в расследованиях противоестественных преступлений. Американские газеты и телевидение не напечатают и не покажут в эфире снимки, на которых ты стоишь возле жутких останков, зато европейские – без проблем. По сравнению с некоторыми европейскими газетами американская пресса выглядит просто образцом политкорректности.

Когда мы с Жан-Клодом перестали встречаться, фотографы исчезли. Я и вполовину не так фотогенична и дружелюбна, как он. Мне не нужно очаровывать прессу, потому что в Вашингтоне не рассматривают законопроект, в котором предлагается меня убить. Вампирам нужно было создать о себе хорошее мнение в прессе, и эту работенку подбросили как раз Жан-Клоду.

Я решила не смотреть, как Жан-Клод идет ко мне, потому что видела – в цвете на первой странице таблоида – какое у меня выражение лица, когда я смотрю на него. Я похожа на маленького зверька, который смотрит, как к нему подходит тигр. Страх еще можно объяснить, но вот робкую очарованность и открытое… вожделение видеть напечатанными было тяжелее. Поэтому я стала смотреть не на самого Жан-Клода, а на фотографа, выписывающего круги вокруг него. Я стояла, прислонившись к стене рядом с дверью в коридор, ведущий к его кабинету.

Я могла бы избежать внимания прессы, но тогда мы с Жан-Клодом остались бы один на один, а мне этого не хотелось. Ладно, я очень этого хотела, но в том-то все и дело. Я не доверяла себе, а не Жан-Клоду.

Я так старательно не смотрела на него, что почти удивилась, когда мой взгляд вдруг уперся в алый атлас его рубашки. Я подняла глаза и наши взгляды встретились. Большинство людей не выдерживают взгляда вампира, не говоря уже о мастере-вампире, но ко мне это не относится. Я – некромант, что дает мне частичный иммунитет, а кроме того, я – человек-слуга Жан-Клода. Нравится мне это или нет, но это тоже дает мне защиту. Не стопроцентную, конечно, но все же на меня не действует большая часть вампирских трюков.

Встретиться с его полночно-синим взглядом было нелегко вовсе не из-за вампирских сил. Все не так… просто.

Он что-то сказал, но я не расслышала из-за музыки. Я покачала головой, а он подступил ближе, так близко, что я не могла видеть ничего, кроме его красной рубашки. Но лучше так, чем смотреть в его сияющие синие глаза. Он склонился ко мне, и я почувствовала жар его тела. Он был так близок, что мы могли бы поцеловаться. Я и так стояла, прижавшись к стене, так что отступать мне было некуда.

Волна темных волос коснулась моих губ; он склонился ко мне, шепча:

– Ma petite, как долго тебя не было.

Его голос – сквозь весь этот шум – лаской скользнул по моей коже. Голосом он владел лучше, чем многие мужчины – руками.

Я ощущала запах его одеколона: пряный, экзотичный, с легким мускусным оттенком. Только со второй попытки мне удалось сказать:

– И вполовину не так долго, как хотелось.

Он едва заметно прижался щекой к моим волосам:

– Ты рада меня видеть, ma petite, я чувствую, как колотится твое сердечко.

– Я здесь по делу, – произнесла я, но мой голос сорвался. Обычно я могу лучше держать себя в руках, но после трех месяцев воздержания мой контроль стал гораздо хуже. Почему, черт возьми, он стал хуже?

– Разумеется, по делу.

С меня было достаточно. Я уперлась рукой в прикрытую атласом грудь и оттолкнула его. Вампиры могут поднять небольшой грузовик, так что он вполне мог не поддаваться, но он отступил. Он что-то произнес: я видела, как двигались его губы, но не расслышала из-за музыки и шума толпы.

Я покачала головой и вздохнула. Если я хочу его слышать, то нам придется пойти в его офис. Остаться с ним наедине было не лучшей идеей, но я должна была найти Эми Маккензи и вампира, которого она собиралась подвести под смертный приговор. Я открыла дверь, не глядя на Жан-Клода. Фотограф снимал, как мы проходим в дверь. Он наверняка сфотографировал и то, как Жан-Клод – буквально – припер меня к стенке, но этого я просто не заметила.

Жан-Клод захлопнул за нами дверь. Стены в коридоре были выкрашены белым, а свет – очень ярким. Однажды он сказал мне, что сделал оформление коридора максимально простым и незамысловатым, чтобы посетитель, который может ненароком заглянуть в эту дверь, сразу понял, что это служебное помещение.

Слева открылась дверь, и из нее, весело болтая, вышла группа официантов-вампиров. Все они были в коротких виниловых шортах и без рубашек. Разговоры оборвались, как только они нас увидели. Кто-то из них хотел что-то сказать, но Жан-Клод произнес:

– Идите.

Они умчались без оглядки, будто перепугались. Хотелось бы думать, что они испугались Жан-Клода, но ведь я – Истребительница, эквивалент электрического стула для вампов, так что может они испугались меня.

– Не зайти ли нам в мой кабинет, ma petite?

Я вздохнула. В тишине коридора, на фоне приглушенного грохота музыки, доносившейся из зала, мой вздох прозвучал очень громко.

– Конечно.

Он скользил впереди меня, указывая дорогу. Его брюки были из черного атласа, тесные, как вторая кожа – наверно, их сшили прямо на нем. На ногах черные сапоги, зашнурованные сзади от лодыжек до верхней части бедра. Я видела их и раньше. Очень красивые сапоги. Я старалась смотреть, на них, а не на то, как атлас облегает его зад. Необычайно красивые сапоги.

Он остановился, чтобы придержать для меня дверь, но потом, улыбнувшись, просто прошел вперед. Я долго пыталась отучить его от привычки придерживать для меня дверь. Иногда новым трюкам можно научить даже очень старого пса.

Офис был отделан в восточном стиле. На стене в большой раме висело кимоно между двумя веерами, тоже в рамочках. Цветовая гамма всех трех сводилась к комбинации красного и синего. На красной лаковой ширме был изображен черный замок на черной горе. Письменный стол – резного черного дерева, надо думать, настоящего. Он присел на край стола, вытянув скрещенные в лодыжках ноги, сложил руки на колени и очень внимательно следил, как я закрываю дверь за собой.

– Прошу, ma petite, – он указал на черно-серебряный стул, стоящий у письменного стола.