Осень в дельте - Уильям Фолкнер

- Ты черномазая?

- Да, - сказала она.

- На что ж ты тогда здесь надеялась?

- Ни на что.

- Тогда зачем ты пришла? Сама говоришь, что ждала вчера в Алусчаскуне и он тебя видел.

- Я еду обратно на север, - сказала она. - Двоюродный брат привез меня два дня назад из Виксбурга на своей лодке. Он отвезет меня в Леланд, к поезду.

- Вот и поезжай, - сказал он. А потом снова закричал высоким негромким голосом: - Уходи отсюда, я ничем не могу тебе помочь! Никто тебе не может помочь! - Она отвернулась и пошла к выходу. - Погоди, - сказал он. Она остановилась и повернула голову. Он взял пачку денег, положил на одеяло у себя в ногах, а потом снова спрятал руку под одеяло. - На.

- Мне не нужно, - сказала она. - Он дал мне денег тогда, зимой. Он обо мне позаботился. Все было улажено, когда мы договорились, что надо кончать.

- Бери! - сказал он. В голосе у него опять появились визгливые нотки, но он сдержался. - Забирай их отсюда из моей палатки. - Она вернулась и взяла деньги. - Вот так, - сказал он. - Возвращайся на север. Выходи замуж за человека своей расы. В этом твое спасение. Выходи замуж за черного. Ты молодая, красивая, почти совсем белая, найдешь черного, который будет видеть в тебе то, что ты видела в нем, ничего с тебя не спросит, еще меньше будет ждать, а получит и того меньше... Если только тебе нужна такая месть. А через год, глядишь, все забудется, ты забудешь все, что с тобой было, забудешь, что он вообще жил на свете...

Старик замолчал; но он опять резко откинулся назад: ему почудилось, будто она, не говоря ни слова, вот-вот на него кинется... Но это ему только показалось. Она даже не шевельнулась. Она стояла и смотрела на него из-под мокрых полей шляпы.

- Старик, - сказала она, - неужели ты живешь так долго, что совсем забыл все, что знал, все, что пережил или хотя бы слыхал о любви?

А потом она исчезла; палатка наполнилась отблеском дня и глухим упорным рокотом дождя, а потом брезентовая дверь опустилась. Откинувшись на спину, дрожа, задыхаясь, натянув одеяло до подбородка и прижав к груди руки, он прислушивался к выхлопам и реву мотора, к тому, как он загудел сильнее, а потом затих вдали, замер совсем; в палатке снова воцарились тишина и шепот дождевых капель. И холод; он потихоньку непрерывно вздрагивал от холода, но, если бы не эта дрожь, то лежал бы неподвижно. "Ох, эта дельта, - думал он, - ох, уж эта дельта! Земля, которую человек осушил за два поколения, оголил и обезводил во имя того, чтобы белые могли владеть плантациями и каждый вечер ездить развлекаться в Мемфис, а черные - владеть плантациями, и даже целыми городами, и держать дома в Чикаго, но где белые арендуют землю и живут, как негры, а негры стали издольщиками и живут, как скоты, земля, где сеют хлопок и он вырастает выше человеческого роста даже в трещинах мостовой, где царит лихоимство и все отдается в заклад; одни кончают банкротством, другие безмерно богатеют, а китайцы, африканцы, евреи и арийцы плодятся и размножаются друг от друга так, что уж и не поймешь, кто тут кто, да и никому нет дела до этого... И чего же удивляться, - думал он, - что загубленные леса, которые я когда-то знал, не взывают о возмездии? Люди, истребившие их, сами навлекают на свою голову заслуженную кару".

Брезентовая дверь, закрывающая вход, быстро качнулась и снова упала. Старик не двинулся, он только повернул голову и открыл глаза. Над койкой Бойда стоял Лигейт и лихорадочно что-то искал.

- Чего вам? - спросил Маккаслин.

- Ищу нож Дона, надо освежить оленя, - сказал Лигейт. - Я вернулся за лошадьми. - Он выпрямился, держа нож, и пошел к двери.

- Кто его убил? - спросил Маккаслин. - Наверно, Дон, - сказал он тут же.

- Да, - подтвердил Лигейт, приподнимая дверь палатки.

- А кого, кого он убил? - спросил Маккаслин.

Лигейт на миг задержался в дверях. Он не обернулся.

- Да просто оленя, дядя Айк, - бросил он нетерпеливо. - Ничего особенного. - Он вышел, дверь за его спиной упала, снова преградив путь в палатку неяркому свету и мерному, похоронному шороху дождя. Маккаслин откинулся на подушку.

- Нет, это была лань, - сказал он в окружающую пустоту.