Карма капитана Алексеева - Виталий Новиков

– Так ты у нас потомственный сапог, – не удержался и подколол пенсионера Берёзин.

– Не перебивай, глупец. Чего ты понимаешь? Ты не жил в те великие времена.

– Чем же они велики?

– Тебе не понять этого никогда. Тогда каждая честная женщина считала своим долгом дать при первой же просьбе военному. Человека в погонах чтили и уважали. Военным давали квартиры и платили хорошие зарплаты. Потому что там. – Вадимыч указал рукой вверх. – Понимали, что на военных всё держится. Мы же полмира держали за яйца в ежовых рукавицах. Нас боялись и уважали.

– Так и теперь говорят, что мы встали, наконец, с колен.

– И ты веришь этому? Посмотри вокруг. Никто ни хрена не работает. Половина мужиков в охране сидит и в полиции, половина в канавах пьяная валяется. А при советской власти фабрики и заводы работали.

Подъехали к точке. Вышли из машины. Глеб изучил небрежным взглядом обстановку. Всё было рутинно и суетно, как обычно.

Прошла неделя.

Инкассаторская машина плелась в сторону банка, в который нужно было сдать три мешка с наличкой.

– Ты чего такой грустный? – заметил настроение Глеба Вадимыч.

– Сам не пойму.

– В семье что-то?

– Да так мысли какие-то непонятные.

– Жена?

– Ты телепат, Вадимыч.

– Я не телепат, а долго живу на этом свете. Я сразу, как тебя увидел, понял, что у тебя не всё хорошо в семье. Ты меня уж извини за прямоту, Глеб.

– Да у меня нет никаких доказательств, чтобы обвинять её в чём-то.

– А доказательств и не надо. Сердце оно само, как доказательство. Оно не обманет. Где она работает?

– На автобазе.

– Ох ты.

– Что?

– Да ничего, конечно, это ещё не диагноз; но я бы проявил внимательность к её поведению.

– Я пытался вчера влезть в её мобильный телефон, пока она мылась в ванной. Ей звонил три дня назад какой-то Шлёпкин. Никаких смс-сообщений от мужиков я не нашёл.

– Шлёпкин – говорящая фамилия.

– Может, это её начальник?

– Она тебе не говорила, какая фамилия у её начальника?

– Нет.

– Скрытная женщина. Видимо есть что скрывать.

Встрял в разговор Берёзин:

– Вадимыч, ты сейчас накрутишь человека, и он сон потеряет, будет мысли дурные гонять в голове.

– Не мешай людям обсуждать дело. Тебе что наплевать: изменяет тебе жена или нет? – обратился к нему Вадимыч.

– Я не хочу думать об этом.

– Ты бы простил измену, если узнал о ней?

– Может и простил бы.

– Я знал, что ты тряпка и приспособленец.

– Ну, спасибо.

– Я всегда правду говорю в глаза, Серёг, так что ты не должен обижаться. А с тобой, Глеб, мы вот что сделаем. Я пойду на автобазу и поговорю с кем-нибудь из водил о твоей жене, предложу водочки выпить для начала, а там потихоньку, полегоньку и подведу разговор к твоей супруге. Я умею проводить такие расследования.

– А ты, Вадимыч, оказывается, ещё и мастер шпионажа, – попытался сострить Сергей.

– Ты мне в подмётки не годишься. Однажды я так вывел на чистую воду жену своего друга – сослуживца Костика Никитина. Она работала в школе учительницей. Костику кто-то намекнул, что она ходит налево. Я и взялся помочь ему узнать правду. Пошёл я тогда в школу. Бродил я по коридорам, изучал контингент школьный. Смотрю, мужик идёт с красной мордой и колючим взглядом. Думаю: наш человек, предложил ему выпить. Он и согласился. Настоящий мужик. Человечище. Это был завхоз школьный и учитель труда. Я сначала его обманул, сказал, что пришёл из-за племянника Коли. Выпили мы с ним нехило. Говорили о том, о сём. А потом я ненароком говорю, что, дескать, мой племянник Колька говорит, что учительница математики Наталья Сергеевна крутит тут роман с учителем истории. А завхоз и говорит мне на это, что не с историком, а с физкультурником у неё шуры-муры. Я спрашиваю так спокойно, будто мне наплевать на них: «У них всё серьёзно?» Завхоз сказал, что видели, как она ходила на его квартиру. Вот так легко и просто я расследовал это дело.

– Они развелись? – спросил Глеб.

– Конечно.

– Да ты жестокий человек, Вадимыч. Разрушил семью, ячейку общества, – пожурил Сергей старшего товарища.

– Ну что, Глеб, ты готов узнать всю правду? – спросил Иван Вадимыч.

– Да. Это лучше, чем терзаться подозрениями.

История, рассказанная Вадимычем, напомнила Глебу кое-о-чём из его прошлого.

Машина остановилась около отделения банка на малолюдной улице.

Все трое вышли из машины. Глеб и Вадимыч несли мешки с деньгами.

– Всё будет хорошо, когда будешь всё делать правильно, поверь мне, – поучал Глеба Вадимыч. – Я помогу тебе.

Слева резко скрипнули тормоза.

Инкассаторы обернулись в ту сторону. В двадцати метрах от них резко остановился тонированный чёрный джип, из которого выскочили два человека в чёрных одеждах и балаклавах с узкими прорезями для глаз. Как мощные удары хлыста прозвучали выстрелы.

Берёзин в мгновение согнулся и свалился мешком на асфальт. Вадимыч потянулся к пистолету, но не успел его выхватить. Две пули попали ему в грудь, а одна в голову. Он завалился навзничь, выронив мешок из рук.

Вадимыч невольно закрыл собой Глеба от пуль.

Глеб упал на землю бросив мешки в сторону и открыл огонь по нападавшим. Он стрелял почти вслепую. Прицелиться не было времени. Пули звякнули о корпус джипа, пробив его в двух местах. Грабители спасовали и бросились в машину, которая резко рванула назад.

Раздался откуда-то женский крик.

Бандиты уехали. Глеб, пошатываясь, встал. Вадимыч и Серёга лежали неподвижно. Глеб сел на корточки и перевёл дыхание. Его товарищи были мертвы.

За местом, где стала машина нападавших на инкассаторов, через лужайку на тротуаре лежало тело пожилого человека, рядом с которым суетились две женщины. Глеб только теперь разглядел их. Неужели он задел кого-то?

Шальной пулей, стреляя по преступникам, он убил пенсионера. Задел ли он бандитов, установлено не было, так как их обнаружить не удалось.

4.

Серо-голубые стены. Мужчина с серым лицом в белом халате за большим столом. За ним широкое чёрное окно. Этому человеку форма офицера вермахта подошла бы больше, нежели белый халат. Странная мысль стрельнула в голове Глеба. Доктор курил сигарету с белым фильтром, стряхивая пепел в оловянную пепельницу. Он спросил у Глеба дату его рождения и какие нынче число, месяц, год. Глеб ответил верно. Сознание прояснилось. Что было между перестрелкой у банка и доктором, он не помнил. Сплошной сумбур, смешение лиц, фраз, красок.

– Глеб Михайлович, что вы думаете о смерти? – спросил врач.

– Я о ней не думаю, стараюсь не думать.

– Стараетесь; то есть мысли о смерти вас всё же беспокоят?

– Думаю, нет.

– Вы же служили в милиции-полиции. Как вы переносили вид смерти, мёртвых? Вам же приходилось сталкиваться с такого рода случаями.

– Я не люблю мёртвых, не люблю кладбища. Я старался не иметь дела с трупами, отлынивал по возможности от лицезрения такого рода предметов.

Доктор затушил окурок, открыл тетрадь и сделал в ней запись.

– Ясно, я кое-что понял, – сказал он.

– Я здоров?

– Почти. Я понял природу вашего глубокого потрясения. Вы занимались не своим делом. Вам следовало бы отыскать себе дело поспокойней, не связанное с кровопролитием и агрессией. В нас живут порой как бы несколько эго, несколько я. Иногда они думают и живут слаженно и тогда в человеке всё устроено гармонично и органично. В таком случае разум, словно оркестр, играет красивую классическую симфонию. Иногда бывает наоборот. Одно эго в вас хочет, чтобы вы были полицейским, другое – художником, третье – путешественником. Тогда получается не симфония, а какофония.

– Поэтому я неудачник?

– Нет. Я не это хотел сказать. Мозг, если его представить, как расстроенный музыкальный инструмент, можно починить, настроить. Что вы помните из последнего?

– Стрельба. Иван Вадимыч и Серёга лежат окровавленные. Они, кажется, убиты. Потом ещё, кажется, кто-то был убит. Я его убил?

– Это случайность.

– Кто он?

– Пожилой мужчина. Вам нет необходимости знать о нём подробно. Это было стечение обстоятельств, рок. Вы предотвратили ограбление, испугали преступников.

– На мне кровь невинного человека.

– Вы ни в чём не виноваты. Ему было достаточно уже лет, выше российского прожиточного минимума у мужчин. Это лёгкая смерть. Может быть, мои слова прозвучат излишне цинично; но в этом можно увидеть и награду, облегчение. Что его ожидало дальше? Бедность, медленное угасание, одиночество, болезни и безысходность.

«Ему так легко рассуждать – он никого не убивал» – подумал Глеб.

В психиатрической больнице Глеба поместили в уютную одиночную палату с геранью на подоконнике и металлической кроватью. Глеб лёг.

Время от времени до его слуха доносились возгласы и вопли тяжелобольных, обитавших в соседнем отделении. За окном чернела летняя загадочная ночь.

Глеб закрыл глаза. Сон не шёл. Глеб попытался вспомнить последние слова Вадимыча, как напутствие перед уходом его в другое измерение. Что он говорил? Старый ворчун. Что надо правильно жить? Что-то в этом роде. Он был, как бог, своим словом и делом, наставлявший его на новый путь; предостерегавший его от новых бед и ошибок. Вадимыч. Где ты теперь? В космосе путешествуешь по лучшим мирам? Он умер красиво, как настоящий мужчина, боец. О чём он говорил? Глеб подумал, что порой не слушал его внимательно, пропуская мимо ушей многие слова и мысли. Его воображение нарисовало денежные банкноты. Вадимыч ругал банки, отчего и родилась видимо эта фантазия. Банкноты словно плыли слева направо с непонятными знаками вместо букв и цифр. С них стекала кровь. Лица на банкнотах были лицами мертвецов с дырками вместо глаз. Города представляли собой руины. Деньги – вечное зло, из-за которого проливается кровь невинных, из-за которых многие терпят боль и переносят лишения. Зачем он попёрся в инкассаторы? Близко к деньгам, а значит близко к злу, к крови. Он раньше не видел знаки, как теперь. Что ж теперь он будет умнее – подальше от зла, от золота и хрустящих банкнот.