Три жизни Иосифа Димова - Андрей Гуляшки

Я усадил ее на все тот же, более надежный стул, приколол к волосам несколько гвоздик, а остальные цветы положил ей на колени. Два-три цветка упали на пол.

Я рисовал ее портрет пастелью.

Сколько времени это продолжалось? Пять-шесть часов, день, два? Я несколько раз начинал сначала. Сделав два наброска, решил, что она должна позировать стоя. Когда наконец портрет был окончен, я написал внизу: „Весна” и убрал краски. Моя весна была мало похожа на Снежану, и это меня удивило. С портрета смотрят те же голубые глаза, но в их взгляде (выражении) нет мягкости, волосы русые, но попышнее, чем у моей живой подруги, на белой материи на груди расплываются кровавые пятна. Я окинул „Весну” критическим взглядом, сравнил нарисованную девушку с живой и решил, что образ, воспроизведенный мной на холсте, более правдиво отражает нашу мятежную эпоху. Наша весна была суровой, над ее головой сверкали оголенные шашки конных жандармов, в нее стреляли из-за каждого угла, пронзая пулями ее бессмертное тело. Настоящая, живая Снежана скорее напоминала весну будущего – хрупкую, нежную, увенчанную цветами…

Такие мысли роились у меня в голове, когда я сравнивал обеих Снежан – нарисованную и живую.

И я подошел к моей Снежане, встал перед ней на колени и уткнулся лицом в подол ее непробитого пулями платья.

Однажды – это было в конце июня – она не появилась в обычный час на площади, и праздник не состоялся. С неба не струился золотой свет, не гремела музыка, фасады домов не озарялись пурпурным сиянием. Прохожие, измотанные жарой, куда-то торопились, фаэтоны еле-еле тащились, послеобеденные часы тянулись безлико, удручающе скучно, по-казенному.

Вскоре я через хозяйскую служанку разузнал, что будущий консул с семьей отбыл на курорт в Чамкорию.

„А почему бы и мне не махнуть в Чамкорию, прихватив этюдник с красками?” – мелькнуло у меня в голове. Что ж, пожалуй, это идея! Можно написать множество пейзажей с темно-зелеными хвойными лесами и синим горным небом.

Меня даже в пот бросило от досады. Как я мог допустить, чтобы в душе проклюнулось такое недостойное желание! Бросить товарищей, бросить работу из-за консульской дочки!.. Я же обещал редакторам нашей газеты нарисовать для первого августовского номера антивоенный плакат, который будет напечатан на первой странице: предстояла кампания выдвижения лозунгов против войны. Нет, нет, ни о какой Риле, ни о каком любовании рильскими лесами и синим небом не может быть и речи!

Мария, заметив, что я хожу унылый, озабоченно спросила, не заболел ли я опять. Да простит меня, как говорится, господь, но в ее голосе мне почудились горестные нотки надежды… Дай бог, чтобы я ошибся!

Весь июль я провел в городе. В день первоавгустовской антивоенной демонстрации меня схватили, я угодил в пятый полицейский участок и вместе с другими демонстрантами просидел в тюремной камере три дня. Мой арест доставил бедной Марии немало хлопот.

Сюрприз: Пенко Димитриев прислал одного слизняка, чтобы тот уговорил меня поступить на работу. Димитриев, мол, похлопочет перед министром, чтобы меня назначили учителем рисования в начальную школу. Я сказал этому слизняку, чтобы он убирался подобру-поздорову, а не то, как бы я не запер его в котельной. Эта мразь доложила Димитриеву о том, как я его принял, и тот, подлец, заявил, что каждый сам за себя ответчик и что я плохо кончу. Пакостник! Да, один из нас плохо кончит, уж это точно.

Заходил ко мне один наш уважаемый теоретик, знаток искусств. Ему очень понравился мой колодец с журавлем и старухой, похвалил он и „Весну”. А обнаружив среди эскизов несколько карандашных портретов Снежаны, удивленно воскликнул: „А это кто, такая нежная?” Я ему объяснил, что это моя соседка, дочь нашего будущего консула в Англии и что я влюблен в нее „на расстоянии”. „Сразу видно, что из другого теста!” сказал уважаемый товарищ. – Больно нежна, не нашего поля ягода!” Потом, строго взглянув на меня, укоризнено покачал головой: „Послушай, я не верю, чтобы ты был влюблен в эту девушку! Как же так? Ведь ты из крестьянской семьи, организованный пролетарий. Разве можно!”

Когда он ушел, я бросился на постель и громко расхохотался. Мне вспомнился случай с одним австрийским военачальником. Во время похода на Вену Наполеону удалось обойти австрийские войска с тыла, и это решило исход операции. Узнав о постигшей его катастрофе, главнокомандующий австрийской армии созвал военный совет. Он заявил: „Эту победу Наполеона я не признаю: она достигнута в результате маневра, который военная наука считает невозможным!”

Так и мой критик. Коли ты выходец из села и организованный пролетарий, то сердце твое должно быть наглухо заперто для нежных представительниц другого класса. Вот какие дела. Ну и ну!

Приближалась середина сентября, а она не ехала, сидела почему-то на своем курорте. А тут еще в моем житье-бытье назревала коренная перемена – по крайней мере, что касается воздуха, солнца и света. Предстоял переезд на новую квартиру. Товарищи тайком от меня давно подыскивали мне более сносное жилье и в конце концов их выбор пал на заброшенное кирпичное строение неподалеку от Горнобанского шоссе, принадлежавшее картонажной фабрике. Акционеры намеревались в ближайшем будущем воздвигнуть там здание конторы, но этот проект пока находился на мертвой точке. А поскольку старая постройка все равно пустовала, правление фабрики решило временно сдать ее под квартиру.

Она состояла из двух помещений: в одном раньше размещалась контора, в другом – склад. В помещении конторы я решил устроить себе спальню, а в бывшем складе – в нем спокойно мог бы разместиться табун лошадей – собирался оборудовать отличную мастерскую. Нужно было только пробить окна – стены постройки были слепые – да засыпать шлаком выбоины в полу, но это были пустяки, а в остальным лучшее жилье было трудно подыскать. Просторный двор, где росло несколько канадских тополей, и все описанные преимущества бывшего склада, безусловно, не могли не радовать меня, я был на седьмом небе от счастья.

Но дело с переездом почему-то затягивалось. То у меня оказывались дела в редакции, то болела голова, когда же я, поплевав на ладони, принимался собирать пожитки, вдруг начинался дождь. Одним словом, все что-нибудь мешало. Но я утешал себя, что новая квартира, черт бы ее побрал, никуда не убежит, и я когда-нибудь да перевезу туда свое барахло. Наконец в один прекрасный день я опять увидел ее.

Дело было в октябре, после обеда. Шел тихий дождь, было холодно, площадь казалась вымершей. Я направлялся к трамвайной остановке, раздумывая, открывать ли зонтик- до остановки было метров сто, не больше, – как вдруг на тротуаре напротив кабачка „Спасение” показалась знакомая фигурка – я мог бы различить ее издалека среди тысячи женских фигур. То ли я сначала увидел ее, то ли почувствовал ее приближение – не знаю. Не все ли равно? Я остановился как вкопанный, словно кто-то властно крикнул мне: „Стой!” Не было золотого сияния, молчали оркестры, только кровь шумела в ушах да сердце билось, как шальное.

Я стоял, прикованный к месту, и бестолково крутил в руках зонт. Я даже забыл о том, что держу его. А она подходила все ближе, на ней был бежевый плащ, стянутый в талии поясом, и синий беретик, сдвинутый на левую сторону. Выбивающаяся из-под беретика прядь волос, казалось, была посыпана матовым бисером. Снежана ступила на бордюр и, вероятно, потому, что я не отводил глаз от ее лица, улыбнулась чуть-чуть, но все-таки улыбнулась и слегка, еле заметно кивнула головой.

– Наконец-то я вас вижу! – сказал я.

Она посмотрела на меня удивленно, неуверенно шагнула вперед и повернулась ко мне инфас.

– А я вас! – сказала она. – Все на том же месте!

– Всяк велик на своем месте! – выпалил я.

Мы рассмеялись в один голос, как тогда, когда она развернула карамельку с надписью: „При неудаче попробуй еще раз!”

– Люди носят зонты, – сказала она, – чтобы раскрывать их во время дождя!

– Но я ждал вас!

Смеясь, я нажал на кольцо, к которому прикреплены спицы зонта, – я хотел раскрыть зонт, но механизм не сработал. Проклятый зонт был ровесником балканской войне.

– Вы всегда чего-то ждете, – сказала она. – Я заметила. Но впервые слышу, что вы ожидали именно меня!

– Потому что вам не пришло в голову спросить об этом! Я взглянул на нее торжествующе, заржавевшее железное кольцо зонта наконец-то сдвинулось с места и спицам как-то удалось расправить обтянутый материей огромный каркас. – Вот, – промолвил я, покровительственно подняв зонт над ее головой, – теперь никакой дождь вам не страшен!

– Но я живу в двух шагах! – засмеялась она.

– Ничего! – сказал я.

– Если вы и впрямь дождались меня, – сказала она, – то это была пустая трата времени.

– Вероятно, – согласился я. – Когда вы уезжаете в Лондон?

– В Лондон?!

– Насколько мне известно, вашего отца посылают в Англию консулом!