Ленд-лизовские. Lend-leasing - Василий Аксенов

В книге «Ленд-лизовские. Lend-leasing» не только встает во всем своем ужасе голод военных лет, но и та громадная роль помощи союзников, о которой незаслуженно умалчивали и тогда, да и сейчас. Трудно представить, как обернулись бы события во Второй мировой войне, если бы не «Ленд-лиз» и не открытие Второго фронта. Василий Аксенов по-своему попытался восстановить справедливость.

Часть первая

За несколько дворов от нашего захезанного сада в подвальном помещении с матухой-дворничихой жил авторитетный подросток Шранин. За год до войны он умудрился в каком-то клубе пробавляться помощником киномеханика; отсюда и возник среди детей его исключительный авторитет.

В конце тридцатых вышел удивительный фильм «Заключенные». Он повествовал о строительстве Беломоро-Балтийского канала. Многие тысячи зэков проходили процесс героической перековки. Огромный лозунг над входом в зону вещал мудрость ХХ века: «Труд приносит свободу!» Энтузиасты с лопатами и кирками бодро маршировали к шлюзам.

Далеко не все, однако, обладали самосознанием. В одном из бараков зоны блатные зэки категорически бойкотировали созидательный труд. Вохра гнала их к тачкам, а они, обхлопывая себя по коленкам и задам, отчебучивали чечетку.

Грязной тачкойРук не пачкай!Ха-ха!Это дело перекуримКак-нибудь!

Во главе барака стоял персонаж по кличке Костя-капитан. В исполнении резко характерного актера Астангова этот персонаж захватил популярность городских дворов. Пацаны носили кепарики набекрень, черные полупальто с поднятым воротом, цикали желтой дегтярной слюной или жмыхом из-за фальшивой «фиксы», хрипели под гитаренцию:

Этап на Север, срока огромные,Кого ни спросишь, у всех Указ!Взгляни, взгляни в лицо мое суровое,Взгляни, быть может, в последний раз…

Картину очень быстро запретили как идеологически неверную и вредную. Перековка жестокого «пахана» в «стахановца» была поднята на смех, экран потух, остались только припрятанные в аппаратной кадрики любимого героя.

В архипелаге булгарском вокруг Проломной и Кабана к таким пятнадцатилетним «капитанам», вроде Шмока Шранина и Бобы Свэчко, не рекомендовали приближаться.

Свэчко мог спросить Шранина: «Это что за пацан вокруг нас крутится, Шмок?» – «Да это Акси-Вакси, из пятьдесят пятого малолетка». – «Вакуированный, что ль?» – «Да нет, сам подрос».

Они пошли на перехват, допустим, Акси-Вакси. У Шранина чубчик вился под срезанным козырьком. У Свэчко громоздилась будущая тыловая фортеция нижней челюсти. У Акси-Вакси возник импульс сквозануть через Карла Маркса на 26 Бакинских комиссаров. «Капитаны» тогда могли разделиться на две группы, то есть по одному. Сейчас Акси-Вакси подвергнут допросу: ты чего, мол, тут крутишься? Восьмилетний малолетка в не по сезону легких штанах, однако в утепленной кацавейке – от слов «кац» и «вейся» – не станет же открыто высказывать свое восхищение шпаной и о своем сравнении этих «капитанов» с устричными пиратами залива Сан-Франциско не скажет ни слова. Он скорее скажет, что получил задание по сбору металлолома, но никогда не признается, что кишки сводит от голода в этой слегка промороженной местности говна.

Боба и Шмок могут представить допрос с пристрастием. Признавайся, оголец, на кого работаешь? Шпионское гнездо инженера Кочина, что ли? Ну что, дадим ему ультиматум по жопе, Боб? Я лучше возьму его за кость, Шмок.

Тут может послышаться стук довоенных каблуков. Бежит, спешит собственная пленника Акси-Вакси тридцатилетняя тетя Котя с сияющими голодом глазами, в распахнутой жакетке, под которой – притягательная грудь. Она может не глядя вырвать второклассника у дегенеративной публики упадочного кинофильма.

«Дай мне руку и идем. В нашем районе открыты питательные пункты. Мне выданы талоны!» – горделиво воскликнула тетя Котя. Акси-Вакси помчался по флангу.

Они стремились двинуться центростремительно и отчасти центробежно по отношению к заваленным внутрь окнам коммуналки. Там на подоконнике вытянутыми иконками могут зиять три голодающих лика: семилетняя сестричка Галетка, трехлетний неуклюжец Шушуршик, двухлетний четырехцветный Бубурс. Последний, правда, недурственно промышлял мышнёй.

Эта публика, включающая и восьми-с-половиной-летнего Акси-Вакси, в связи с возможным полным отсутствием завтрака могла помещаться на расщепленном подоконнике, с которого виден был трамвайный тракт, по которому циркулировал на базар и обратно беглый народ наших захваченных врагом западных провинций.

Сидя на окне, детский люд мог себе вообразить победоносное возвращение нашей главной кормилицы тетушки Ксении. Да, ей удалось освободиться, вообразим, от обуви, предположим, от почти новых галош с мягкой красной подкладкой, или от предметов домашней утвари, ну, скажем, от мясорубки, за которую могут отстегнуть солидную сумму. Допустим, что ей удалось 10 процентов комиссионных за продажу обратить в оптимистическую поклажу – в различные, вообразим, тючки, ну, скажем, с сахаром или с липкими подушечками, мешочки, хо-хо, с картофелем или с луком, в шматок сальца или в четвертинку подсолнечного масла… Хо-хо-хо, эдакий пир, как оживает наш очаг и как мы сидим вокруг стола и с любовью смотрим друг на друга перед тем, как начать тихую трапезу.

Увы, далеко не всегда так бывает, а чаще тетушка Ксюша приходит с пустыми руками, а дочь ее тетя Котя прибегает из бюрократических чертогов волжской республики, потеряв весь день в попытках прикрепить наши продовольственные карточки хоть к какому-нибудь, пусть хоть самому затрапезному, магазинчику. Вот так могло быть и в тот день бесснежной зимы. Тетя Котя может нервничать, рыскать в ридикюле в поисках пит-талонов. Могут пронестись мимо нее сзади, как шпанистая конница Чапаева, вея и хлопая коротким черным тряпьем, короли смежных дворов, могут далеко обогнать и поджидать, приплясывая под воображаемые балалайки:

Тетя Котя,Что вы третеМежду ног,Когда идете?

Молодая дама может коротко взрыдать в заскорузлый кружевной платочек. Альтернатива: «Синенький скромный платочек падал с опущенных плеч…»

Акси-Вакси не герой и штаны у него с дырой, однако и он способен головенцией въехать в брюханц тому или иному хулигану, «косте-капитану». Тетя Котя, однако, увлекает его в пол-парадное.

«Негодяи! – кричит она в полностью отсыревший участок платка. – Дождетесь, дядя Феля вернется под стягами победы!»

Говорят, что с начала войны трамвайный городище Булгары по количеству населения вырос в десять раз и превзошел два с половиной миллиона. Толпы эвакуированных толклись на барахоловках, пытаясь что-нибудь продать из предметов обихода – ну, скажем, абажур или патефон, – чтобы купить хоть малую толику съестного. Голод между тем только увеличивался.

Городские власти почти в истерическом состоянии стали открывать питательные пункты, куда пропускали по талонам. Тетя Котя, то есть дочь тети Ксюши и мать моих малолетних племянников, только что поступила на работу в Радиокомитет, и ей до начала следующего месяца предложили питаться по пунктам. Вместо того чтобы растянуть эти свои талончики на две недели, она собрала все семейство и двинулась в «Пассаж», под стеклянной крышей которого как раз и располагался основной питательный пункт.

По мраморной лестнице со стертыми до острых углов ступенями лепились очереди голодных. Что еще запомнилось? Как ни странно, обилие света. Остатки кафеля на полу и на стенах отсвечивали солнечные лучи, проникающие сквозь разбитый грязный купол. Беспорядочно порхали воробьи, и зловеще кружили вороны. К концу войны этот купол, кажется, обвалился.

В меню было одно блюдо – «горячий суп с капустой». Отнюдь не щи и уж тем более не борщ. Подсобники с красными повязками вываливали в котлы с кипятком грубо нарубленные кочаны. Там они более или менее размягчались. «Суп» обладал удивительной зеленоватой прозрачностью, потому что в нем не было никаких питательных добавок: ни картошки, ни крупы, ни свеклы, не говоря уже о мясе или масле. Похоже, что и соли туда не добавляли, хотя подсобники растаскивали мокрые, с обрывками упаковки булыги минерала. Иными словами, питательный состав был близок к совершенству: горячая вода с кусками капусты.

Мы, семья Котельниковичей, все дети, плюс школьница Шапиро, тетя Котя, тетя Ксеня и баба Дуня, покончили со своей едой, не вдаваясь в подробности вкуса. Миски и ложки у нас тут же отобрали и показали нам всем на выход. Запомнилось ощущение горячей тяжести в желудке.

«Хоть и противно, а все-ш-таки полезно», – сказала тетя Ксеня.

Вокруг среди выходящих повторяли популярную фразу тылового кошмара: «Жить можно».

«По крайней мере сегодня», – дерзковато хохотнула школьница Шапиро. Она даже крутанула какой-то фокстротик и чуть-чуть пукнула капустным пузырьком.