Легенды о призраках (сборник) - Коллектив авторов

Этот разговор о войне напомнил мне один вечер в агентстве. Мы с Эдди Аккерсом остались допоздна – я пытался писать рекламные тексты для каталога, а Эдди рисовал плакат для сети универмагов на северо-западном побережье. Бад ван Брунт в обед ушел, но, естественно, к вечеру вернулся, под завязку накачанный джином. Можно было легко определить, когда он вдрызг пьян, – его лысина становилась ярко-красной.

Он тут же навалился на Эдди по поводу того, что тот принадлежал к семейству его женушки, все члены которого и гроша ломаного не стоили и только и знали, что висеть на шее у родственников, дармоеды.

Они начали спорить о том, какая война была страшнее – Вторая мировая или война в Корее. Несколько минут они препирались, а потом Аккерс сказал: «Чтобы стать героем во Вторую мировую, единственное, что тебе нужно было сделать, – это прийти на призывной пункт. А в Корее, только чтобы тебя заметили, тебе надо было упасть животом на гранату и спасти весь свой взвод».

Прежде чем ван Брунт успел что-то ответить, Аккерс встал и вышел, сказав, что ему нужен перерыв. Меня удивило, что Голландец не сказал ему: можешь вообще не возвращаться. Наверное, в тот момент Эдди был сильно ему нужен.

И тогда он переключился на меня. Война во Вьетнаме тогда шла полным ходом, и он спросил, каким образом мне удалось уклониться от призыва. Уверен, он подозревал, что меня не взяли из-за моей сексуальной ориентации. Он стоял очень близко ко мне. Я помню ясно, как будто это произошло сегодня утром, как он наклонился ко мне и тихо, словно это было интимное предложение, прошептал, что я никчемный извращенец, мерзкий наркоман и трус.

Он безнаказанно имел мой мозг и цинично намекал на то, что не прочь был отыметь и мою задницу. Надо было тут же свалить из этой конторы, но у меня в тот момент была аховая ситуация – я никак не мог разобраться с двумя своими любовниками, вконец ослабел от наркотиков и отчаянно нуждался в деньгах. Мне хотелось перерезать ему глотку канцелярскими ножницами, лежавшими тут же, на столе.

А затем у него будто включилась какая-то другая часть мозга. Он начал говорить о войне и красной угрозе: о гессенцах, выскакивающих из канализационных люков с винтовками наперевес, о коммуняках, выпрыгивающих с парашютом над Нью-Йорком и режущих на улицах каждого встречного и поперечного… Меня это все испугало до чертиков, и я увидел перед собой тыкву с горящими глазами и темные силуэты всадников на фоне ночного неба. Нельзя сказать, что я слышал это все впервые в жизни – ван Брунт частенько заговаривался. Джей по этому поводу говорил следующее: «Прошлое и будущее соединяются в настоящем. Это похоже на фигуриста, который чертит коньками восьмерку на льду». Похоже, ван Брунт занимал Гласса. В тот давний вечер Аккер вернулся и сказал, чтобы он оставил нас в покое, иначе мы никогда не закончим его каталог.

Единственной частью этого воспоминания, которую я озвучил за столом в «Никсе», было:

– Однажды я слышал, как Голландец сказал, что мохоки скоро спустятся из Канады и захватят Нью-Йорк. Меня всегда приводила в ступор его многомерная паранойя.

– У него случались трудности с определением текущего временного отрезка. Как будто в то время, в которое мы живем, он попал из прошлого, – сказал Гласс.

– Война по нему здорово прошлась, – произнес кто-то. Сомневаюсь, что война по нему здорово прошлась. Ван Брунт был какой-то военной шишкой в оккупированной Европе, и, могу поспорить, он развлекся там по полной.

– Да и после войны он, похоже, не был очень уж доволен жизнью, – добавил кто-то.

Вернулась Бениция с остальными заказанными напитками и тарелками с куриными крылышками и жареной моцареллой. Я поднялся со своего места и пошел тыкаться по углам в поисках туалета. Майор тоже встала, и мы вместе прошли до барной стойки.

– Фраза Джея про смещенное время имеет смысл, – сказала она. – На первый взгляд ван Брунт, с его красным лицом и лысиной, выглядел как этакий бюргер со старой картины. Но в нем жил монстр, и когда он вырывался на волю… – Майор дошла до конца очень длинной барной стойки и заглянула за угол. – Помнишь это? – спросила она.

На стене, забранная в стекло, висела голландская дверь. Рядом была табличка, гласившая, что эта дверь из того постоялого двора, на месте которого построили нынешнее здание. Двери было лет двести – триста, и на фоне остальной обстановки она выглядела маленькой и ветхой. Когда здесь еще была таверна «Никербокер», она смотрелась как-то более убедительно.

– Когда новые владельцы выкупили это здание, – сказала Майор, – их обязали сохранить все предметы, имеющие значение для истории. – И добавила: – Ты знаешь, Джей считает, что Бром Бонс с подельниками любил наезжать в этот постоялый двор, чтобы напиться и побуянить.

Подумав, что у Джея это уже стало навязчивой идеей, и покачав головой, я оставил ее у стойки и направился в туалет – стандартный, современный: много света и сушилки для рук. В старом были дубовые кабинки, в каждую из которых можно было поставить карету, и писсуары такой высоты и глубины, что туда можно было упасть, и тогда тебя бы никто уже не нашел.

Я сунул в рот целую таблетку обезболивающего и разжевал ее, чтобы быстрее подействовала. Когда я вышел из туалета, то заметил на стене рядом с кухней картину, которая в «Никербокере» висела позади бара. Я много рабочего времени провел за ее разглядыванием.

На ней была изображена старинная гостиница – конец восемнадцатого века, если судить по тому, как были одеты люди. Это двухэтажное здание с мансардой и двумя флюгерами. У дверей стоит конный экипаж. Кучер флиртует с горничной, птички перелетают с дерева на дерево, на солнце греются собаки, у голландской двери собрались пассажиры, из конюшни ведут свежих лошадей. Еще видно церковь, несколько разбросанных домов, магазин и кузницу. Тут, невдалеке от Бродвея, всего в нескольких милях от городка, расположенного на самом кончике Манхэттена, стояла деревня.

Глядя на картину, я снова заметил, что, невзирая то, что на картине показан яркий солнечный день, два центральных окна на втором этаже гостиницы темны.

– Мы часто сидели и гадали, что же находится за этими окнами. – Майор Барбара сказала это прямо мне в ухо и так неожиданно, что я подпрыгнул. – Мы предполагали даже, что там проводится какой-то экзотический магический ритуал, вроде вуду, только голландского. Я помню, как ты однажды сказал мне, что видел сон, связанный с этим местом. Ты его еще не забыл?

– Не думал о нем долгое время, но снова увидел его в тот день, когда ты мне позвонила. Во сне я стоял перед «Никербокером», но здание было другим. Это была старая двухэтажная гостиница с этой картины. Было темно. Только над дверью гостиницы, мерцая, горел фонарь. Затем в стороне появился еще один огонек. Он раскачивался в темноте. Три раза пропел рожок, и на Бродвее показался экипаж. И вдруг в тех двух окнах, которые на картине темные, зажегся свет. Почему-то мне это показалось зловещим, и я испугался.