Армия теней - Жозеф Кессель

- Когда это было, - спросил Жербье.

- Сразу после перемирия.

- Почти год назад, - заметил Жербье.

- Я самый старый в лагере, - сказал Роже Легрэн.

- Самый долгосидящий, - поправил с улыбкой Жербье.

- Следующий за мной Армель, - продолжал Легрэн, - вот этот молодой учитель, который лежит здесь.

- Он спит? - спросил Жербье.

- Нет, он очень болен, - пробормотал Легрэн. - Гнилая дизентерия.

- Почему не в карантине? - спросил Жербье.

- Нет помещения, - ответил Легрэн.

У его ног раздался слабый голос:

- Любое место подходит, чтобы умереть.

- Почему вы здесь, - спросил Жербье, склонившись к Армелю.

- Я дал понять, что никогда не смогу учить детей ненависти к евреям и к англичанам, - сказал учитель, не в силах даже открыть глаза.

Жербье выпрямился. Он не показал никаких эмоций. Только его губы немного потемнели.

Жербье поставил свой чемодан у изголовья соломенной кровати, выделенной ему. В камере совершенно не было никакой мебели и удобств, за исключением неизбежного "очка" в середине.

- Здесь все, что потребовалось бы немецким офицерам, которые сюда так никогда и не попали, - сказал полковник. - Но надзиратели и охрана помогают сами себе, а оставшееся продают на черном рынке.

- Вы играете в домино? - спросил аптекарь.

- Нет, извините, - ответил Жербье.

- Мы можем вас научить, - предложил коммивояжер.

- Спасибо, но я действительно не чувствую тяги к этому, - сказал Жербье.

- Тогда вы простите нас? - спросил полковник. - Как раз подошло время сыграть еще разок, пока не стемнело.

Наступила ночь. Прошла перекличка. Двери заперли. В бараке нет света. Дыхание у Легрэна было хриплое и сдавленное. В своем углу стонал маленький школьный учитель. Жербье подумал: "Комендант лагеря вовсе не глуп. Он засунул меня между тремя глупцами и двумя потерянными детьми".

V

Когда на следующий день Роже Легрэн вышел из барака, шел дождь. Несмотря на это и на холодный воздух апрельского утра на плато, открытом всем ветрам, Жербье в своих обносках и подпоясанный полотенцем, начал делать зарядку. Его тело было загорелым, сухим и крепким. Мускулы были не видны, но их компактная игра создавала впечатление некоего мощного блока. Легрэн смотрел на эти движения с меланхолией. Стоило ему несколько раз глубоко вдохнуть, как его легкие засвистели как полый пузырь.

- Наконец-то можно выйти наружу, - прокричал Жербье между упражнениями.

- Я иду на лагерную электростанцию, - сказал Легрэн. Я там работаю.

Жербье закончил наклоны и подошел к Легрэну.

- Хорошая работа?

Яркий румянец проступил на впалых щеках Легрэна. Это свойство краснеть время от времени - было последним следом его молодости. Во всем остальном, лишения, заключение и прежде всего постоянное тяжелое, сводящее с ума бремя внутреннего восстания ужасно состарили и его лицо и его поведение.

- За работу я не получаю и крошки хлеба, - сказал Легрэн. - Но мне нравится работа, и я не хотел бы ее потерять. Это все, что есть у меня здесь.

Переносица у Жербье была очень узкой, поэтому его глаза казались посаженными очень близко друг к другу. Когда Жербье внимательно смотрел на кого-либо, как сейчас на Легрэна, то его обычная полуулыбка превращалась в узкую щель, а из глаз исходил черный огонь. Жербье молчал, и Легрэн уставился на его башмаки. Жербье мягко сказал: "До свиданья, товарищ".

Легрэн оглянулся вокруг и посмотрел на него, как будто его неожиданно обожгли.

- Вы ... Вы. .. Вы тоже коммунист? - запинаясь произнес он.

- Нет, я не коммунист, - сказал Жербье.

Он секунду помолчал и добавил с улыбкой: "Но это не мешает мне иметь товарищей".

Жербье затянул полотенце на талии и закончил упражнения. Красная роба Легрэна медленно исчезла на краю залитого дождем плато.

VI

Во второй половине дня небо немного прояснилось. Жербье решил осмотреть лагерь. На это ему потребовалось несколько часов. Плато было огромными, и почти все было занято городом заключенных. Было видно, что город этот разрастался беспорядочно и кусками, когда приказы вишистского правительства раз за разом отправляли все возраставшую популяцию узников на возвышенности этой голой земли. В центре размещалось изначальное ядро лагеря, построенного для немецких военнопленных. Эти здания были мощными и надежными. В лучшем из них разместилась лагерная администрация. Вокруг ядра, насколько видел глаз, разместились лачуги из фанеры, рифленого железа, просмоленной бумаги. Они напоминали трущобы, окружающие большие города. Лагерю требовалось все больше, больше и больше места.

Место для иностранцев. Место для контрабандистов. Место для масонов. Для кабилов. Для противников Легиона. Для евреев. Для непокорных крестьян. Для бродяг. Для бывших преступников. Для тех, чьи намерения показались подозрительными. Для тех, кто смущал правительство. Для тех, чье влияние на народ могло быть опасным. Для обвиненных без доказательств. Для тех, кто отсидел свой срок, но кого власти не хотели освобождать. Для тех, кого судьи отказались осуждать, но кого наказали за их невиновность.

Здесь были сотни мужчин, отлученных от их семей, работы, городов, от их правды, согнанных в лагерь по указанию чиновника или министерства на неопределенный срок, подобно разрушенному судну, брошенному на грязном берегу вдали от течения.

Чтобы содержать этих людей, легионы которых росли изо дня в день, требовались еще люди. И их число возрастало все больше и больше. Их набирали по случаю, в спешке, среди самых низких групп безработных, некомпетентных, алкоголиков, дегенератов. Их единственной униформой были берет и нарукавная повязка, дополнявшие их обычные лохмотья. Им платили очень плохо. Но эти изгои внезапно почувствовали власть. Они показывали большую жестокость, чем скоты-профессионалы. Они делали деньги из всего: из лагерных пайков, которые они урезали наполовину, из табака, мыла, основных предметов гигиены, которые продавали по безумным ценам. Только коррупция действовала на этих охранников.

Во время прогулки Жербье удалось выиграть у двух поставщиков. Он перекинулся парой слов с несколькими заключенными, лежащими у своих бараков. У него было такое чувство, будто он приблизился к своего рода почве, к красноватым грибам в человеческом облике. Эти недокормленные люди, дрожащие и качающиеся в своих обносках, опустившиеся, небритые, немытые, с пустыми блуждающими взглядами, мягкими ртами, потерявшими подвижность. Жербье понял, что их пассивность была совершенно естественной. Настоящие бунтари, когда их поймали, попадали в глубокие бесшумные тюрьмы или передавались в руки Гестапо. Несомненно, в лагере тоже было несколько решительных людей, не поддавшихся этому процессу гниения. Но чтобы найти их в этой толпе случайно собранных людей требовалось время. Жербье вспомнил о Роже Легрэне, об его изможденных, но несгибаемых чертах, о храбрых истощенных плечах. Ведь именно он провел больше всех месяцев в этой куче перегноя. Жербье отправился к электростанции, находившейся среди той центральной группы зданий, которую называли в лагере "немецким кварталом".