Булгаковиада - Владимир Рецептер

3 октября пришло разрешение Главреперткома, а 6-го Булгаков писал в БДТ:

«Милый Рувим Абрамович,

сообщаю, что “Мольер” разрешен Главным Репертуарным Комитетом к представлению в театрах Москвы и Ленинграда.

Разрешение № 2029/Н от 3-го октября 31-го года.

Итак, если Ваш Театр желает играть “Мольера”, прошу заключить со мной договор» [3] .

Рувиму Абрамовичу Шапиро тридцать три года, но у него уже большой стаж. Студентом университета в первые годы после революции он начинает заведовать театральным отделом (ТЕО), потом становится председателем Реперткома, потом – председателем Совета фабрично-заводских театров. В интересующее нас время совмещает должности управляющего театрами Ленинграда и директора БДТ , потом будет назначен директором Малого оперного (бывшего Михайловского) театра, а еще позже возглавит Мариинский. Перед нами советский театральный начальник…

Прежде всего артисту Р. бросилось в глаза обращение «милый». Так к незнакомому человеку не относятся. Значит, знакомы. И значит, возникла симпатия. Вряд ли Михаил Афанасьевич станет лицемерить…

Деловые отношения начались давно.

10 апреля 1926 года Булгаков заключил с БДТ сразу два договора – на «Белую гвардию» и «Зойкину квартиру». Второй подписал от театра Рувим Шапиро [4] , стало быть, знакомству не меньше пяти лет.

12 октября 1928 года подписан новый договор, предмет которого – только что разрешенный и почти тут же запрещенный «Бег».

26 августа 1931 года писатель опять бьет по рукам с Большим драматическим, на этот раз по поводу инсценировки «Войны и мира», еще не готовой. И вот, спустя полтора месяца, едва получив записку Булгакова, директор театра Шапиро спешит договориться о «Мольере».

Каков ряд: «Белая гвардия», «Зойкина квартира», «Бег», «Война и мир», «Мольер»!.. Каков ряд, и ни одной премьеры…

Конечно, Рувим Шапиро двоился…

Как партийный чиновник и председатель Реперткома, который в нем, как видно, не умер, он понимал «опасность» булгаковской драматургии. А как театральный директор, любящий свое дело, не мог не тянуться к пьесам, обещающим успех и полные сборы…

Итак, два, а то и три дня должна была взять почта СССР; булгаковское письмо директор прочел 8 или 9 октября, и уже 11-го в Москву выезжает его помощник Е.И. Чесноков.

Договор на «Мольера» датирован 12 октября 1931 года.

Отметим, что эти документы сохранились только у Михаила Афанасьевича. В архивном фонде БДТ ни одного договора с писателем Булгаковым нет. Почему так?..

3

Когда появилась Таня Тарасова в роли Справедливого сапожника с сапогом в руке и стала говорить свои слова, Товстоногов ее прервал:

– Что это за шут?! – воскликнул он. – Шут должен делать кульбиты!.. Ну-ка, попробуйте, Таня… Да!.. И еще раз!.. Кувыркайтесь, прыгайте, дурачьтесь!..

И Таня в угоду Мастеру принялась делать кульбит за кульбитом, пока не набила себе большие синяки на копчике и на сиделке…

Пришлось идти к врачу…

После той репетиции она прихромала к Юрскому и с ужасом спросила:

– Сережа!.. Неужели это будет каждый раз?!

На что Юрский сказал:

– Таня, потерпи!.. Вот он уйдет, и мы опять будем делать по-своему…

Если для Товстоногова «королем», то есть властью, был Романов, то Юрскому «королем» казался сам Товстоногов. Недаром свои воспоминания о Мастере он назвал «Четырнадцать глав о короле» …

И так же, как остальные «подданные», артист Ю., мне кажется, продолжает выяснять в мемуарных главах свои поныне длящиеся, неизбежно иерархические и навеки загадочные отношения с почившим «королем»…

Его давно нет, а мы все оборачиваемся назад и слушаем прошлое, подчиняясь диктующей воле монарха…

– Сережа, что я должна здесь играть?! – спрашивала Тарасова.

Но Юрский не подбрасывал точных глаголов.

Теперь он сам играл Короля и управлял подданными.

– А я и сам не знаю, что здесь играть, – хитрил он.

– Я была аполитична… Я слишком долго верила в идеи социализма, – сокрушалась Тарасова через много лет. – А в «Мольере» была тема власти, отношений власти и искусства… Я делала кульбиты и не очень понимала, верней, совсем не понимала, как тут быть!..

– Тебе досталась чудная роль, – сказал Р. – Только сапожник может позволить себе справедливость… Отец Сталина был сапожником, может быть, поэтому и шут – башмачник?..

– Да, ты знаешь, Володенька, в газетах написали, что у Олега Басилашвили были репетиции и съемки по Булгакову, а он вдруг упал в обморок, и у него совсем пропал голос!..

– Это преувеличение, Танюша, – сказал Р., – я говорил с ним на днях, он в хорошем настроении, ходит на озвучание и пашет вовсю…

– Да?.. Ну слава богу!.. А то я заволновалась. Понимаешь, это ведь Булгаков, это связано с Воландом, и становится страшновато…

Успокоив Таню Тарасову, Р. обеспокоился сам.

Когда Олег болел в прошлый раз, кто-то из папарацци проник к нему в больницу, стал делать фотки через стекло палаты и выдал плачевную картинку на весь городок. Почти в то же время Р. схлопотал операцию на сердце, и они с Олегом обменивались свежими впечатлениями.

– Прекрасная еда в больнице, не правда ли? – спрашивал Р. – Не удалось ли вам, сэр, отведать вареную морковь с военной селедкой?

– Нет, сэр, – отвечал Бас. – Мясо мне было запрещено, а сельдь, как вы знаете, мясо…

– Разумеется, сэр. Так же как и морковь.

– Да, но о моркови продолжается спор, тогда как каши рекомендуются всеми. Три каши в день – вот чем я горжусь, сэр.

– Но, сэр, не было ли у вас от каш каких-нибудь затруднений?..

– Нет, сэр, никаких затруднений, кроме обычного сна. Я спал только днем. Вся ночь уходила на подготовку.

– Слушай, – сказал Р. – Операция – хорошая встряска, я тоже сплю днем.

– Володька, – сказал Бас, – может, не стоило делать никаких операций?

– Может быть, – сказал Р. – Но вряд ли я поддержал бы эту беседу… А теперь я могу сказать: прекрасное утро, сэр, не правда ли?

– На редкость, на редкость удачное утро, сэр!..

Телефон Олега почему-то не отвечал, и Р. решил позвонить режиссеру Володе Бортко. Через два часа тот заехал за артистом Р. после работы на своем навороченном БМВ и повез к себе на Подковырова.

Калифорнийское красное вино «Айронстоун» шло хорошо, озвучание тоже двигалось полным ходом, но сегодня Басилашвили в городе не было, он уехал в Москву играть свою антрепризу.

– Володя, – спросил Р., – что это за история про Олега? Падение в обморок, потеря голоса, газетные крики?..

– Володя, – отвечал Бортко, – это чепуха. Ну, немного охрип…

– Отчего же такой шум?

– Это не шум, а раскрутка. Есть люди, которые это проплачивают…

– Ты что, серьезно? – удивился Р.

– Я тебе говорю, – солидно подтвердил Бортко, и чем серьезнее он говорил, тем больше это было похоже на розыгрыш в духе Воланда. С кем поведешься, у того наберешься…

– Нужны чудеса? – спросил Р.

– А как же! – ответил тезка.

Они познакомились много лет назад на первой ленинградской картине киевлянина Бортко «Авария», в которой Р. сыграл невезучего инженера атомной электростанции. В любовном треугольнике, который он изображал вместе с Ирой Мирошниченко и Олегом Ефремовым, герою Р. – Зайцеву тоже не повезло, зато повезло с отважным режиссером.

В то время Бортко был владельцем побитого «жигуленка» с неисправными тормозами, и на этом аварийном агрегате они отправлялись с женами в золотой булгаковский Киев, рискуя блестящим будущим автора фильмов «Собачье сердце», «Бандитский Петербург», «Идиот», «Мастер и Маргарита» и тех, которые еще не сняты, а только задуманы.

В достоверности сообщаемой ниже детали Р. не вполне уверен, но Володя Бортко убежденно повторяет легенду о том, что свою первую ночь в Ленинграде он провел не в гостинице, а под кровлей артиста Р. Даже если это и не так, легенда вовсе недурна и открывает перед Р. новые возможности. Превратив свою квартиру в приют для начинающих режиссеров, он мог бы снискать завидную популярность и хоть раз в жизни прилично заработать…

Договор Булгакова с БДТ вклеен в альбом для фотографий с газетными вырезками, картинками и другими заметными материалами. Кто вел альбом?.. Сперва Р. показалось, что Елена Сергеевна. Но потом, перечтя воспоминания разных лиц, он понял, что альбомы самым аккуратным образом заполнял сам Михаил Афанасьевич, давая Елене Сергеевне добрый пример на будущее.

Но прежде чем показать сам договор, автор обращает внимание на его черновик. Он затаился в невзрачной серой папочке по соседству с альбомом. Внимание, дорогой читатель!..

Машинописный лист, скверная желтая бумага, прорванная в месте перекрестных сгибов. Дотошная правка красным карандашом (Булгаков) и редкая – черным (Чесноков). Так и видишь, как они сидят над официальным текстом, правят его и правят, понимая оппонента с полуслова и борясь за интересы высоких своих сторон…

Впрочем, может быть, Булгаков изучал проект в кабинете, а Чесноков ждал его реакции в гостиной? Или даже в гостинице…