Бляж - Алексей Синиярв

Проблема обуви неожиданно вышла на передовой край. Миня чуть было не остался совсем босоногим. Пока он с очередной пассией разнежено купался при луне в чем мама родила, его румынские, фирмы «Томис», симпатичные парусиновые плетенки приказали долго себя помнить.

С таким хроническим внезапно-нежданным отсутствием собственной обуви Миня сталкивается уже не впервой.

Весной, на базаре, он, как с неба сыр, купил красивые блестящие парадно-блядоходные, сделанные не нашими трудовыми, которые золотыми только в песнях зовут. Будучи поклонником приличной обуви, Минька, в своих любимых шузах не проходил и сезона.

Как-то после вечера танцев в мединституте, он остался ночевать в молодежном общежитии. Медички дружно жили в блочной секции в тесных комнатках и обувь доверчиво оставляли за порогом, в общем коридорчике.

Утром, вместо своих, на великолепной чехословацкой платформе, он обнаружил разбитые раздергаи без шнурков. Какое-то время, еще окончательно не проснувшись, Миня наивно пытался бестолково искать и вспоминать, не желая верить в непоправимое. Когда же реальность приобрела окончательно знакомые черты, он, с третьей космической запустил чувяки со стоптанными запятками один за другим вдоль сонного коридора и отправился до дому в одних носках.

Маныч, в связи с Минькиным невезением вспомнил свою историю, не менее милую.

— Перед революционными праздниками надо было актовый зал в железнодорожном клубе побелить, где я завклубствовал тогда. Оплата аккордная. Побелил — получил. Взялись по русской традиции втроем: я, Ампару-керосинщик с Подкопаева и Коля Чих-Пых, знаете вы его, пиздодуя. К позднему вечеру закончили, накатили по стакану-другому и по домам. Мне в Пистерюгу, рядом, я клуб закрыл и до хаты. А эти деятели стали такси ловить, им до Варшавы, как в ту степь. Отмашку дают, водила было подруливает и тут же по газам. Одна машина, другая. Не стопятся. С волчьим глазом дальше бегут. Хоть и район для них глухой. Что делать? Загадка для первого класса. Естественно, нашли еще. Самогон еще никто не отменял. Пошли на кладбище, благо рядом, посидели аккуратно, да там и уснули. Просыпается Коля поздней ночью-ранним утром — холодно Коле, Коля продрог. Ноги замерзли. Ампару рядом, в обнимку с крестом пузыри пускает. Глядь, а ботиночек-то и нет. В кармане бир сум-бир манат, все халтурные аккорды романсы поют, по тому же адресу что и ботиночки, не иначе; автобусы-троллейбусы уже-еще не ходят, с похмелюги задарма не возят; и похромал Колян домой. Добытчик, едреныть. Труженик. Пока до Варшавы копытьями шуршал, все носки исшаркал, одни резиночки с бахромой на лодыжках болтаются. Поднялся к себе. Ключом тык-мык — не тыкмыкается. Позвонил длительно. Жена открывает. Посмотрела на него красивым взглядом. Коля тоже посмотрел. Приличный вроде мужчина, только майка не под рубашкой, а поверх пиджака — когда побелку в душе смывали, уже принявши были. Ясно дело, такой клиент такси не товарищ. «Где ботинки, урод?» — спрашивает жена. Урод ей с достоинством: «А разве они не дома?»

Солнце-трудяга гудёт без выходных, по-стахановски, вгоняя в головную боль: как дожить до заката. Нашему брату-бледнолицему сие не то, что малопрятно, но весьма опасно. Маныч в первый же день на бляжу свое белое рыхлое рассыпчатое спалил на плечах в лохмотья.

Чем только Рая его не пользовала: и кефиром, и сметаной, и календулой, что на спирту — не спасла.

Спирт не спас!!

Спать под простыней Манычу больно, не то что рубашку носить, вот и с нами к родничку он хоть и ходит, но сидит под навесом, как падишах. Навес хоть и импровизированный, из простыней и сломанных веток, но Маныч, усевшись по-татарски, с накрученным из полотенца тюрбаном, предохраняющим багровую лысину от самовозгорания, смело катит за гуру.

Мы хоть и пообожглись, но почему-то уцелели, хотя безжалостное солнышко тоже крепко достало, и навеяло мечту о затяжном грибном дождичке.

Через два дня на третий вновь объявились тети-моти с перламутровым педикюром на мозолистых ногах.

Маныч, отбившийся от стаи, провел с ними беседу на предмет ай кю и вычислил, что это мама и дочка, причем лишенные строгих нравственных императивов, что волею судеб живут они от областного Козлодоевска в сотне миль, в дремучем краю, где болот на три Франции, и, что море, солнце и возможность выдать форсу раз в год вдалеке от соседского сглазу — катарсис для таких тонких и чувственных натур. У себя в козлодоевских перелесках она губы лишний раз не накрасит, чтоб молва не перекрестила, а здесь мини-бикини, и столичная рэч, и каждый день новый гардероб. Если б она в такое в родном поселке вырядилась, кривая удоев рухнула б вниз, свиноматки не опоросились, а старухи на завалинке вывихнули глаз.

Тот самый Жванецкий, что у Лёлика на 500-метровой бобине, обозначил сию реляцию так: недалекие любят все блестящее, поэтому женщины так одеваются, чтобы привлечь мужчин.

И вот катит эта прима-балерина шести пудов весу по променаду, и, действительно, на нее не захочешь, да посмотришь: и гиде ж такое на своё ватерлинию находят? В ГУМах отродясь не бывало, в райпо видеть не видывали, для сельпо и вообще, что на инопланетянина.

А всё очень даже просто. Долгими зимними вечерами, после кормежки кур да поросят кроит-строчит дама из дефицитного крепдешина да шифона, за пять секунд, что сюжет идет, у карденовских вешалок фасон выглядев в «Международной панораме», а остальное додумав, как лучшей, добавив из подручного, что от приданого осталось.

Для пополнения серого вещества, от обложки до имени ответственного секретаря редакции, штудируется «Советский экран», кривдами и иными правдами подписку выклянчив, что приходит одна на весь район.

И кофэ по утрам зеленый пьет, удивляясь: что в нем люди находят?

Совершенству предела нет.

Помимо поддакиваний и сетований на тяжкую долю сельчан, а также на то, что одним всё, а другим как положено — шиш с маслом и маком, Маныч, попенял на игнорирование подружками наших вокально-инструментальных достижений. Тут же услышал, что в целях благородных впечатлений, визави предпочитают вечера отдыха в санатории, куда дам, кстати, галантно запускают без билета. Обсудив заодно проблемы сегрегации, Маныч услышал и премилую историю про развлечения пенсионеров.

Публика в здешном санатории солидная. Это само собой. Поскольку и профиль учреждения соответствующий. И контингент по-большому — отборный.

Преобладают джентельмены непризывного возраста, предпочитающие покой, обхождение-уважение и разговоры «как молоды мы были». В сторону дам-с голову уже не поворачивают — только глазами.

Но.

Как и в любом паршивом стаде имеются те озорники, которые борозды, в случае чего, никак не испортят.

Один такой резвый дядечка, из отставных военных, крепко полюбив компанию номенклатурных работников, обособленно занимающихся по вечерам рыбной ловлей и обсуждающих политику и государственные секреты, решил повеселиться.

Для начала он нарушил медицинский устав и лечебные предписания, и что называется, хорошо принял.

Этим же теплым вечером «знать», возвращающая по палатам, была остановлена у темного забора беспрекословным майорским голосом. Грозный судия, угрожая водяным пистолетом, произнес обличительную речь о паразитах на чьем-то теле, после чего, согласно приговора, «расстрелял» троицу забортной водой.

Одного уложил с подозрением на инфаркт, двое до сих пор заикаются.

Шутника лишили права на отдых и выставили вон, без права показа на территории. Телега, естественно загромыхала на всех немазанных колесах в его родные исполкомы, профкомы, парткомы, месткомы и прочие омы-ёмы.

Однако поступок сей, нашел резвый отзвук в тонких женских душах и некоторые ценители всё оценить, пожалели, что не познакомились с безобразником поближе.

Но все ж таки, что не скажи, а хай еще живе вильна душа.

6

Обычно, после окончания вечерней культурно-массовой программы, с собой берется подготовительно-расслабительное в виде всё той же трехлитровой банки, и под цыганские переборы веселой кавалькадой спускаемся на берег, туда, где темный простор, море нетерпеливо дышит, а огни поселка скрыты за горой, что привносит определенную степень романтичности, способствующей делу.

«Какой ты неромантичный» — хуже упрека и придумать нельзя, поэтому все эти зурбаганские штучки должны быть как импортная мебель — без сучка, без задоринки.

Из прокаленного солнцем плавника, когда-то выкинутого штормом на берег, запаливается костер, на огонь которого, да на менуэты, что наигрывает Маныч, сходится, преимущественно, женский народ, обычно достигший половой зрелости и по закону способный отвечать за свои мысли и поступки. Большинство, конечно, наших, туристочек, но есть и вожатые-воспитатели из пионерлагерей, аборигены — дети гор, и даже спортсменки, нагуливающие трапецевидную мышцу на сборах. Пловчихи, парусницы и гребчихи, взлелеиваемые на сметанах и калорийном доппайке, выделяются мощными спелыми округлостями, но казарменный режим не дозволяет им отведать кубанского букета и долгих прогулок перед отбоем и потому, как претендентки, они практически не рассматриваются. Да и выступают эти, с позволения сказать, дамы, обычно не одни, а под покровительством своего коллеги — пловца-гребца с ручищами, свисающими до колен.