Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

вернусь. ‹…› Хлеба получаю 600 г, 30 г мяса и 50 г сахара ‹…› Сняли с учета на шесть месяцев ‹…›

В Ленинграде сложилась тяжелая атмосфера. У людей измученный вид. На лицах – печать усталости ‹…› Надо спасти Ольгу ‹…› 15-го у меня была Аня С. Война надоела до чертиков. Народ едва стоит на ногах от усталости ‹…›

Володя Егоров привез мой обед и пол-литра водки ‹…› Выпили. Хорошенько закусили и поехали в Выборгский дворец культуры, там танцевали. ‹…› С 9-го работаю на заводе им. Сталина. В цехе холодно ‹…› Вчера и сегодня веселые сводки из-под Сталинграда ‹…›

В последние дни ходят упорные слухи, что на днях будут прорывать блокаду, что приехали Ворошилов и Жуков ‹…› На заводе всеобщее ликование, люди поздравляли друг друга, плакали и целовались. Я сам с трудом сдерживал слезы. ‹…›

Итак, я комсорг ЦК ВЛКСМ завода им. Сталина ‹…› Домой прихо – жу поздно. Устаю, но много делаю полезного. День проходит плодотворно. Ребята меня любят, ликуют, радуются моему возвращению в комсомол…»

Фрагмент неотправленного письма от 21 июня 1941 года

Ивану Калашникову:

«…Время сейчас тревожное, ожидательное.

Бикфордов шнур подожжен ‹…›

То, что я писал в последнее время – все мура амурная на кислой простокваше. Ничего меня не удовлетворяет. Пока пишешь – все кажется шедевром, а остынешь, присмотришься и становишься злым на себя, как человечество в наши дни. ‹…›

Пока нечем похвастаться. Сейчас суббота, 10 часов вечера. Ходил два часа по парку. Все в цвету. Вдохновлялся природой и тоскливо смотрел на влюбленных, а пришел домой – растерялся, не знаю, что делать, и идти не к кому и ожидать некого, и пустота какая-то в комнате.

Все получается не так как надо, все навыворот. Все наоборот. Но, вероятно, скоро придется забыть о лирике. Не до нее будет. Жаркие дни не за горами. Будь счастлив. Не скучай обо мне, а главное – работай. Работа – забвение и счастье. Привет Фани. Желаю вам обрадовать всех крепким и буйным наследником. ‹…› Крепко жму руку…»

Воскресенье, 22 июня 1941 года

Солнечное утро. Южный ветер шевелит зеленые ветви. Ленинградцы выезжают в город, на дачи. Я поехал на Пороховые к Виктору Ивановичу. Застал его у мольберта. ‹…›

Он показал мне последние этюды и новый эскиз к картине «Перед грозой». ‹…› В его комнате весело, на стенах висят знакомые картины и натюрморты. ‹…› Пахнет скипидаром и красками. В распахнутые окна врывается аромат цветов. Они растут у него в палисаднике. Мы оба любим цветы. ‹…›

После обзора работ начинаем толковать об импрессионизме, его вождях и последователях. Переходим на современников. Я говорю об упадке буржуазного искусства и о младенчестве нашего, социалистического. У нас разгорается спор.

И этот момент в мастерскую с шумом вбегает младший брат Виктора и с мальчишеской запальчивостью сообщает потрясающую новость. Германия нам объявила войну. Немецкие самолеты бомбили наши города.

Нам не верится. Быстро накидываем пиджаки и выходим на улицу. У репродукторов толпятся прохожие. Слышим слова диктора, повторяющего речь Молотова. Собственным ушам нельзя не верить!

Итак, война с фашизмом началась.

Не знаю почему, но у обоих вырвался вздох облегчения. Наконец-то! Последние годы каждый из нас знал и говорил в узком кругу, что война с фашизмом неизбежна. Атмосфера накалялась, и вот наступила развязка.

В последние недели велась лихорадочная подготовка, началась мобилизация. В народе ходили антигитлеровские анекдоты. Каждый, кто слушал радио, следил за печатью, посещал лекции о международном положении, знал, что бикфордов шнур подожжен.

Поездка Гесса в Англию вызвала много толков и опасений. Лекторий был переполнен. Народ ожидал войны и был уверен, что война не будет длительной, так как наша военная мощь значительно выше германской. Я с Виктором пошел в магазин купить вина. По дороге выпили по кружке пива. Надо было обсудить создавшееся положение. Искусство неожиданно само по себе отошло на задний план.

‹…› Мы сидим за столом. Чокаемся. Пьем за нашу армию, ее вождей и наш народ. Мы твердо уверены в нашей победе и почему-то думаем, что переживем эту страшную войну[5].

Я недолго пробыл у Виктора. Надо было возвращаться домой, приступить к дневнику, к тому, что, может быть, меня дома ожидает повестка о явке в военкомат.

Прихрамывая, Виктор проводил меня до трамвая. Мы простились надолго.

Народ возвращался из пригородов. Трамвай был переполнен празднично одетой публикой. У всех возбужденные лица. На устах одно слово – «война». Это не война с Финляндией, которую Ленинград, находясь на пороге фронта, чувствовал только по затемнению, госпиталям и движению войск. Это война с Гитлером. Большая война. Война отечественная.

Проезжая по городу, заметил, что у магазинов собрались хвосты. Население начало панически запасаться продуктами.

В Лесном мимо дома проезжают машины, груженные скарбом дачников. Пропали авансы. Не до дач! Ни одного дачного сезона не успели провести ленинградцы в живописной Финляндии. Народ по-разному воспринял весть о начале войны. Одни со вздохом облегчения, другие с замиранием сердца.

* * *

Советские люди привыкли к газете и политике. Они настороженно смотрели на запад и восток. Войну с Германией ожидали. Опасались применения химии и бактериологии. Ежегодно проводились учения ПВО. Ожидали, что война с Германией станет прелюдией к большой войне с капиталистическим миром. Боялись остаться в этой войне одинокими. И вот схватка началась.

Город быстро принял воинственный вид. Пачками ловили «шпионов», задерживали подозрительных. Некоторым не повезло, и их по два или три раза окружала толпа, иногда избивали и всегда препровождали в милицию. В облавах на шпионов принимали участие все от мала до велика.

На стенах домов и заборах расклеены плакаты «За Родину!», «Родина-мать зовет!», «Смерть фашизму!», «Все как один на защиту Отечества!», «Все для фронта!», «На поддержку Красной армии могучее народное ополчение!».

И ополчение началось после исторической речи Сталина по радио от 3 июля.

В городе с первого дня было объявлено военное положение, полководцы Гражданской войны возглавили командование северо-западным, центральным и южным направлениями.

С 11 часов вечера и до 5 часов утра над городом вывешивают аэростаты. На набережных, мостах и крышах зданий установлены зенитные орудия и пулеметы. Комитет обороны издает указ за указом. Люди уходят на фронт. Цеха промышленных предприятий заметно пустеют. Даже попрощаться бывает некогда, а иным уже не с кем. Началась эвакуация. Мирные предприятия перестраиваются на военный лад: там, где делали игрушки или текстильные машины, стали делать пушки, минометы, бомбы.

Авиационную промышленность в первые дни эвакуировали в тыл. Ленинградцы с тревогой ожидают налетов на город немецкой авиации.