В литературной разведке - Александр Шмаков

В начальный период империалистической войны В. Короленко, находясь за границей, оказался отрезанным от родной земли. Прервалась его переписка и связи с уральцами. Но вот в июне 1915 года он возвращается в Полтаву, включается в общественную жизнь, начинает сотрудничать в столичной, московской и местной печати, и сразу же завязывает новые знакомства с уральцами.

Одним из них было знакомство писателя с В. В. Шерстобитовым — преподавателем рисования Троицкой гимназии. Оно произошло вскоре после возвращения Владимира Галактионовича из-за границы и легко устанавливается по автографу, сделанному В. Короленко на книге «Слепой музыкант», вышедшей в типографии московского книгоиздателя Я. Сазанова в 1917 году:

«Василию Васильевичу Шерстобитову на память о встрече в Ессентуках летом 1915. От Вл. Короленко».

На книге имеется пометка, сделанная рукой самого В. Шерстобитова:

«Получена от автора 25 февраля 1918 года. Женская гимназия. Троицк, Оренбург. губ. Вас. Шерстобитов»{14}.

Письма В. Короленко к учителю троицкой гимназии пока не обнаружены, но шерстобитовские хранятся в отделе рукописей Государственной ордена Ленина библиотеки СССР имени В. И. Ленина. Их три — от 10 апреля 1916, от 25 марта 1917 и еще одно — тоже 1917 года.

Знакомство с В. Шерстобитовым и переписку с ним следует, видимо, объяснить тем, что писатель стремился не порывать своих давних связей с уральцами, продиктованных его исключительным интересом к Уралу. Известно, что в 1917—1918 годах у В. Короленко снова появилось желание продолжить прерванную работу над своей исторической повестью «Набеглый царь». В. Шерстобитов жил в Троицке, где происходили бои Пугачева, и преподаватель рисования мог с этой стороны быть полезен Короленко-художнику.

Письма В. Шерстобитова указывают, что знакомство его с писателем не было случайным. В. Короленко относился к уральцу с большим дружеским чувством и товарищеским расположением. В. Шерстобитов приглашает писателя с супругой приехать в Троицк на кумыс

«отдохнуть в этих гостеприимных широких степях, вдвойне на свободе. И все это здесь сравнительно доступно. Лучший кумыс считается майский. И так, если бы Вы с Евдокией Семеновной надумали посетить здешние места — степи, соленые озера, отдохнуть здесь, я все бы охотно узнал, устроил и дождался бы, чтобы встретить Вас»{15}.

В другом письме В. Шерстобитов сообщает о поездке в Петербург, связанной с его изобретением, поданном в Главное военно-техническое управление. В заключительных строчках он напоминает Владимиру Галактионовичу о своем искреннем желании

«иметь на память Вашу общую с Евдокией Семеновной карточку»{16}.

Интерес виднейшего русского писателя к прошлому и современной жизни Урала не мог пройти мимо общественности края. Все уральские газеты с большой заинтересованностью следили за творческой и политической деятельностью В. Короленко, перепечатывали на своих страницах его статьи «О смертной казни», «Бытовое явление» и другие выступления писателя, направленные против несправедливости и угнетения народных масс. Газеты горячо приветствовали В. Короленко в юбилейные даты, посвящали ему целые полосы.

Не без участия А. Туркина, являвшегося активным сотрудником челябинской газеты «Голос Приуралья», на ее страницах были опубликованы: очерк В. Короленко «О смертной казни»{17}, обзорная статья по поводу очерка «Бытовое явление», посвященного смертной казни{18}.

Проходит три месяца, и газета снова возвращается к разговору об очерке писателя о смертниках{19}. Затем дает статью В. Короленко «О деле Глускера»{20}, а через неделю печатает статью «Бытовое явление» по поводу появившегося очерка писателя в августовской книжке «Вестник Европы»{21}.

Но этим редакция газеты не ограничивается. Она дает его статью «9-е ноября 1910 года — о смерти Л. Толстого»{22}. Только за один год! Для провинциальной печати — это явление исключительное. «Голос Приуралья» в это время редактировал П. Злоказов.

Прогрессивная общественность Урала прежде всего видела в писателе активного общественного деятеля, его неутомимое вторжение в жизнь, стремление всегда быть вместе с народом и старалась брать с него пример, вооружаться его боевым оружием публициста и художника.

При разборе архива дочери Короленко — Натальи Владимировны — была обнаружена копия письма А. Туркина от 27 января 1911 года, раскрывающего, какое глубокое влияние оказало слово В. Короленко на формирование взглядов и мировоззрения уральского писателя.

А. Туркин писал:

«Глубокоуважаемый Владимир Галактионович!

Позвольте и мне сказать скромное слово по поводу 25-летия возвращения Вас из ссылки. Нечего и говорить о том, что я лично от всей глубины души, радостно и трепетно, присоединяюсь к тому стройному хору голосов, какой раздался в России, приветствуя Вас…

На себе лично — на всей своей жизни — я испытал, что значат первые зародыши, рожденные в душе истинно художественными произведениями. Был я заводским парнем, когда впервые попались мне такие вещи, как «В дурном обществе», «Лес шумит», «Сон Макара»…

Трудно передать то огромное очарование, какое овладело душой после прочтения этих чудных рассказов. Помню — я, страшно обессиленный, бродил по улицам маленького, глухого завода и в душе пела какая-то музыка… Музыка образов, навеянных Вашими страницами. Тут был шепот бархатного леса, где поднималась легенда, детские тени и этот угрюмый бесправный Макар… И я все думал о том, какое счастье, огромное счастье писать так! Писать так, как льется соната в лунную ночь — красиво, сверкающе, нежно и лучисто…

Позднее, когда робко и неуверенно я попробовал свое «перо» — Вы, такой огромный, оказались простым, сердечным человеком. Ваши письма, где вы указывали мои недочеты, так задушевны и близки сердцу… И я их храню, как сокровище. В помещении моих некоторых вещей в «Русском богатстве» я нашел для себя огромную поддержку. Теперь я немножко «двигаюсь» вперед: принята повесть в сборнике «Знание», рассказы в «Современный мир» и «Новую жизнь». Двигаюсь немножечко вперед, а сзади все звучат милые, нежные голоса, что пели когда-то давно — на заводских улицах. Пели и звали в загадочный мир — на жизнь и тоску!..

Простите за это: не выдержал и написал так, как чувствуется. Горячо желаю Вам, Владимир Галактионович, здоровья, счастья человеческого»{23}.

Под этим письмом, проникнутым искренним чувством дружбы, могли бы подписаться многие тысячи уральцев, разделявших уважение и любовь к великому гуманисту и демократу.

2. Тридцать два неизвестных откровения

Владимир Галактионович давно задумал написать историческую повесть «Набеглый царь» — о вожаке крестьянской войны Емельяне Пугачеве.

Тема Пугачева появилась задолго до поездки в Уральск, где писатель надеялся провести лето 1900 года. Уже румынские записные книжки полны раздумий о вожаке крестьянского движения, выкладок и фактов, различных выписок, относящихся к теме, наметок образов сподвижников Пугачева. Все это еще было отрывочно, бессистемно, нуждалось в дополнении живыми впечатлениями. Писателю хотелось ознакомиться с местами, являющимися центром пугачевского движения, где сохранились еще предания о Пугачеве. Короленко думал

«свести их в одно целое и, быть может, найти среди этого фантастического нагромождения живые черты, всколыхнувшие на Яике первую волну крупного народного движения»{24}.

Во второй половине июня 1900 года В. Короленко прибыл в Уральск. Он поселился на даче своих знакомых Каменских в семи верстах от города, в Старо-Шапошниковском саду на реке Деркул. Отсюда писатель ездил на велосипеде в Уральск, работал там в войсковом архиве. Отсюда же совершал поездки по окрестным станицам. Эти поездки и встречи с людьми, непосредственные впечатления от степной природы, казачьего быта, сохранившейся старины, особенно долгие задушевные разговоры со стариками, помогли писателю живее и ярче представить картины задуманного произведения.

Получив доступ в Уральский войсковой архив, Короленко провел здесь огромную подготовительную работу. Он тщательно и глубоко изучал подлинные документы, относящиеся к пугачевскому времени. Это были редчайшие бумаги, тогда еще неизвестные исследователям, дающие довольно полную картину событий тех лет. Некоторые детали и факты прямо просились на бумагу.

Писателю уже виделась канва будущего исторического произведения, как он сам писал в письмах, своего рода «рамка, на которой придется вышить свой узор». Владимир Галактионович задолго до поездки на Урал начал изучать и собирать материалы о Пугачеве. Он писал: