Единственное число любви - Мария Барыкова

к хохлатому горлу топор, спрятали птицу, а в знак ее смерти пылесосом выдули из-под стола перья. Стали снимать на сцене костюмы и переодеваться в свое. Выключили свет. Надолго, минут на десять. Зрители заволновались и принялись искать выход, а мы не думали, почему темно. Мы длили поцелуй, похожий на клубящееся облако. Я чувствовала себя воздушной, гибкой, и только внизу меня тяжелело с каждой минутой. Не в силах сопротивляться зову своего тела, я осмелилась быть податливой. Когда зрители, ругая нелепую режиссерскую шутку, выбирались на волю через служебную дверь, мы все еще сидели на своих местах.

Потом зажгли свет. Зал был пуст. Мы нехотя оторвали друг от друга раскрасневшиеся губы.

Нужно было вернуться на студию, сдать камеру. Многоголосый шум слышался еще из лифта. Я никак не ожидала увидеть в столь поздний час всех сотрудников одновременно. Оказалось, что обещали выдать задержанную зарплату и вместе с ней — талоны на спиртное. Тогда много шумели по поводу нехватки вина и табака, я сама снимала перегороженную жаждущими курильщиками Свердловку. Главной новостью недели были эти самые талоны, и теперь ироничное недовольство висело в воздухе вперемешку с поднявшимся в цене сигаретным дымом. Мы с Киром вошли в толпу, заговорили, отстранились друг от друга. Все уже были немного пьяны ожиданием, поэтому, получив заветные бумажки, не сговариваясь, перебрались в ближайший гастроном. Я ни денег, ни талонов не получала, праздник был вроде бы и не моим, поэтому я то и дело порывалась уйти, но кто-нибудь затевал со мной беседу, брал под руку, и я оставалась в компании, редеющей с каждым подъезжавшим автобусом. В конце концов остался, как я поняла, костяк — те, кто связан не только служебными отношениями. Громыхая бутылками в пакете, Кир предложил: «Поехали ко мне» — и обвел всех вопросительным взглядом. Когда он посмотрел на меня, я улыбнулась. Вадька положил руку мне на плечо.

Так я впервые оказалась у Кира. Он жил в новом доме со скучным зеленоватым холлом и заржавевшими качелями во внутреннем дворике. Мне бросилось в глаза, что книг в доме довольно много, в основном русская классика. Хороший по тем временам проигрыватель со стопками винила, а на кухне — хохломские дощечки, алоэ, распирающий корнями горшок…

В тот вечер всем было весело. Любая тема, будь то козни Папы, покупка нового студийного оборудования, политика или последний альбом «Аквариума», превращалась в повод для остроумия. Я быстро почувствовала придающий смелости хмель. Мне хотелось танцевать, я много говорила. «Теперь мы видим, Вичка, что ты наша», — усладил мой слух Вадька, и, обманывая саму себя, я кокетничала с ним, но ближе к полуночи все-таки оказалась с Киром на кухне…

Стараясь не мешать нам, остальные тихо проносили свои силуэты за зеленым фигурным стеклом кухонной двери. Моя кофточка вылезла из брюк, расстегнулась наполовину, и Кировы руки по-хозяйски трогали под ней белые лямки, а потом долго мучили застежку, пока я сама не освободила свою напрягшуюся грудь. Он гладил ее, едва притрагиваясь, а мне уже нужны были твердые и безжалостные пальцы, он опустился на стул спиной к окну, поставил меня перед собой и приподнял кофточку. Тогда мне захотелось бросить вызов и темным силуэтам за дверью, и светлым — в окнах напротив. Я скинула мешающую одежду и с гордостью посмотрела на свои темные, устремленные вперед соски…

Шум в квартире постепенно стих. Июльская ночь шла к кульминации. Прошло довольно много времени, наше уединение уже не могло казаться случайным даже самому недогадливому и начинало походить на настоящий роман. А мы еще так мало продвинулись в ласках! Мое вымокшее лоно оставалось нетронутым. В конце концов Кир вышел из кухни, налив мне чаю…

Вернувшись минут через пять, он позвал меня. Когда мы вошли в его спаленку, кровать была приготовлена, из пододеяльника, напоминающего лужок, выглядывал блестящий атлас, тикали старинные стенные часы. Я окинула взглядом все это и вдруг передумала отдаваться ему сейчас, мне это показалось плоским и… будучи откровенной, я вынуждена сказать «бесперспективным». Но это были только мои мысли и, как видно, не самые умные. Я остановилась на пороге, не зная, как дать понять, что уже не хочу продолжения. Он улыбнулся и стал осторожно расстегивать мой пояс.

— Не придумывай себе ничего, — попросил он. — У меня это не просто так.

— Да, но…

— Я повешу это на стул? Не помнется?

И я ощутила его кожу, его всего под постельным теплом. Это очень яркий момент — прижаться к незнакомому еще телу и понять, что оно совсем не такое, каким казалось раньше. Мне было так уютно, что я уже ничему не противилась, я поверила Киру, поверила, что чувство полноты и завершенности, вдруг овладевшее мной, — это то, чего мне недоставало. Он брал меня вновь и вновь, хотела я того или нет, и его напористость казалась мне особенно вызывающей на фоне всех тех атрибутов спокойной размеренной жизни, что наполняли это жилище. Впрочем, тогда я больше умела возбуждать чувства, чем удовлетворять их.

Утром страшно хотелось спать, но ждала работа, даже во сне желанная. Я поднялась с подушки и испугалась: за дверью о чем-то спорили, ставили чайник — все они знали, что я… Я не могла себе объяснить, чем плохо спать с сослуживцем, но нисколько не сомневалась, что плохо. Мне захотелось принять душ, смыть с себя рубцы клейких струй и вчерашнюю косметику. Я откинула одеяло и долго смотрела на то место, где совсем недавно лежали мои ноги: «лужок» впитал следы наших утех.

Конечно, я придавала всему этому слишком большое значение. Я была молода. Увидев остальных гостей, я поняла, что никому нет до меня дела. Кто-то беспокоился, как перед съемкой скрыть тональным кремом круги под глазами, кто-то искал, чем позавтракать, кто-то мучился похмельем… Кир вяло рылся в ящике буфета, ища для Дашки таблетки «от головы». Внимание к моей персоне проявилось только в том, что меня без очереди пропустили в ванную. А мне хотелось быстрее уйти и не видеть никого хотя бы какое-то время. Приехать на работу вместе со всеми казалось немыслимым, поэтому, брезгливо вытершись общим полотенцем, я оделась, посмотрела в запотевшее зеркало на свое ненакрашенное лицо и, никому ничего не сказав, прокралась к выходу. Замок открывался неслышно, дверь не скрипела. Вдавливая кнопку лифта, я думала: интересно, кто в их семье смазывает дверные петли?

Переодевшись и сменив прическу, собранная в узел, как собственные волосы, я пришла на студию раньше самого Папы. Почти никому и никогда