«Если», 2011 № 04 - Журнал «Если»

Лишь королевский дворец был тих и невесел. Смутно белел на холме под огромным небом с желтыми теплыми звездами; светилось всего несколько окон. Мил принюхался, но запаха сожженного жилья не почуял.

Дверь в дом менялы распахнулась, едва Мил взошел на крыльцо. Он отшатнулся, и навстречу вывалились трое солдат, кляня прощелыгу на чем свет стоит. Лысый меняла провожал их, благодушно улыбаясь. Видать, знатно обобрал служивых.

— Здравствуйте, господин Жароволь, — учтиво поздоровался Мил, когда солдаты в грохоте подков ссыпались по ступеням на мостовую.

— И вы будьте здоровы, чужестранец, — отозвался меняла, разглядывая его в свете фонаря над дверью. — Желаете войти, господин… э-э?..

— Мил Дружен.

Меняла провел его в крошечную комнатенку под лестницей, где не было окон и чадил вонючий светильник, заправленный самым дешевым маслом. Еще в комнатенке пахло солдатами: потом и табаком.

Жароволь уселся за широкий дубовый стол, указал Милу на шаткий стул для посетителей.

Мил выложил на стол свою монету:

— Сколько дадите?

Меняла скользнул по ней взглядом и принял скучный вид.

— Такие деньги у нас не в ходу, господин Мил… э-э… Дружен. У нас другие по рукам ходят: тири, илары, даже тенгеции. А это…

Мил тряхнул головой; тяжелая прядь волос качнулась, и на менялу глянули оба глаза: зеленый и синий. В скверном свете чадного светильника Жароволь мог и не разглядеть их толком, однако тон сменил сразу.

— Оно, конечно, во дворце такую монету примут с охотой, — изрек он глубокомысленно. — И все же…

— Сколько иларов за нее дадите? — перебил Мил невежливо.

— Двадцать, — не задумываясь ответил меняла. — Ну, двадцать пять, — поправился он, когда черная прядь у лица посетителя снова качнулась. — Двадцать девять… Больше тридцати не могу, хоть режьте!

— Это настоящая золотая дайлана. Она стоит пятьдесят пять иларов, — выговорил Мил негромко, склонив голову набок и открыто глядя на обиралу двумя глазами. — Я столько не прошу.

— Пятьдесят, — неожиданно охрипнув, выдавил Жароволь.

— Хорошо. И еще, будьте любезны, медный грош.

— А он-то зачем?

Мил не стал объяснять, а меняла поостерегся настаивать. Нажав потайную пружину, он выдвинул верхний ящик, выудил оттуда пятьдесят серебряных иларов, пересчитал их, выкладывая кучками по десять монет. Затем пошарил по другим ящикам и отыскал завалявшийся грош — гнутый, позеленевший. С сомнением посмотрел на него, на Мила.

— Вы уверены, господин Дружен?..

— Уверен, — Мил смел в кошель илары, бросил туда же грош — обережке на радость. Ей ни золота, ни серебра не надо — дай медный грош пожевать. Дня за три сгрызет без остатка. — Просветите меня, господин Жароволь, — он поднялся на ноги, показывая, что дела окончены, остался лишь праздный разговор. — Я слышал, будто в королевском дворце живет некий рокот. Что это за зверь?

— Не рокот, господин Дружен, а роккон. О рокконах вы слышали?

— Да, — отозвался Мил, роясь в памяти. — Слыхал какие-то сказки.

— Вот и я, кроме сказок, ничего не слыхал, — буркнул меняла, начиная запоздало раздражаться. Как ловко наглый юнец его облапошил! Заставил отдать пятьдесят иларов за дайлану! Да в придачу грош выклянчил, будь он неладен… — Позвольте, я вас провожу.

На улице Мил с удовольствием вдохнул ночной воздух, огляделся, прислушался слухом Разноглазых.

Холм с королевским дворцом высился черной массой — глухая чернота на фоне звездного неба.

Тот же узник по-прежнему тосковал, надеялся, что смерть не за горами.

«Где ты? — опять спросил его Мил. — Тебе можно помочь?»

На сей раз незнакомец не замкнулся в молчании, отозвался собственным вопросом: «Кто ты такой?».

«Мил Дружен из рода Дальнеречных, сын судьи Любомира Радушеня, — сообщил Мил с гордостью. И, подумав, добавил: — Разноглазый». Кому надо, тот поймет.

«Сын судьи?» — переспросил узник — как показалось Милу, с подозрением.,

«Отец был хорошо известен. Неподкупен и справедлив. Его приглашали решать споры и в соседние села, и в Богат-город, и даже…»

Узник недослушал: «Был?».

«Он погиб».

«Когда и как?»

«Тебе-то что за дело?» — Мил потерял терпение. Сиди лично он в заточении, не стал бы так допрашивать того, кто вызвался помочь.

Узник смолчал. Он молчал так долго, что Мил устал ждать и двинулся в гостиницу. И уже на ступенях крыльца его нагнало неожиданное: «Беги отсюда, сын судьи. Уходи на рассвете».

Мил, конечно, спросил почему. Однако узник больше ни слова не молвил.

Низкое солнце снова сияло в окнах дворца, золотило городские шпили и башенки.

Мил явился на площадь загодя, встал у лестницы, ведущей ко дворцу. Он не послушал совета и не скрылся из города, а провел день, пытаясь найти человека, который представил бы его принцу Властимиру. Увы, хотя Мил добился приема у нескольких вельмож, ни один не согласился выполнить просьбу. Странный чужак с полускрытым лицом пугал их. А если смотрел двумя глазами, то пугал еще больше.

Однако Мил твердо вознамерился побеседовать с принцем. Любой ценой.

На верхней террасе показалась знакомая процессия: солдаты в красно-зеленых мундирах, офицер в красном с серебром, осужденный Маслен Быстран. Худосочный мальчишка шагал бодро, радостно. Его отменно покормили с королевского стола, да и положенный мешочек серебряных монет грел душу.

Прошли среднюю террасу, остановились на нижней. Солдаты выстроились полукругом; Маслен Быстран тянул шею, вертел головой, высматривая кого-то в толпе на площади.

— Именем короля Доброяра Великодушного, — скучным голосом заговорил офицер, — Маслен Быстран из рода Грохотов будет предан смерти за жестокое надругательство над принцессой Вернией… — Он слово в слово повторил то, что произносил уже без малого полторы тысячи раз.

Мальчишка забеспокоился. Казнь объявлена. А ну как на смену никто не пришел и его не отпустят? Офицер утомленно продолжал:

— Есть ли здесь человек, готовый взять на себя вину Маслена Быстрана из рода Грохотов и ждать казни до следующего заката?

Толпа у Мила за спиной затаила дыхание. Вот он, незабываемый миг. Вот ради чего люди здесь: увидеть, кто именно пойдет взять вину, кто рискнет.

Мил шагнул на ступень из светлого камня. Ноги легко понесли его вверх.

— Мама, стой! — заверещал вдруг мальчишка, замахал руками.

Мил оглянулся. Позади на лестницу всползла старушка — ветхая, худенькая, не поймешь, в чем душа держится. Она с растерянным видом взбиралась вслед за чужаком — взять на себя «вину» сына.