Кайл Соллей (СИ) - Тимофей Кулабухов

я заметался вокруг умирающего. В одной руке сержанта появилась его фляга с чем-то наркотическим и наверняка запрещенным, которую он тут же опрокинул в себя, во второй воцарился абордажный излучатель.

Напоследок командир обжег меня своим взглядом, полным силы, решительности и злобы, отсалютовал фляжкой, допил и гаркнул:

— Десант не сдается!

На последнем звуке голос предательски дрогнул. Но, всё же он уверенно ткнул себя фляжкой по сенсору поддержки жизнедеятельности на броне и уже через мгновение его взгляд погас.

Умер. Кто был правитель и мудрец, кто закрывал собой горизонт, вел в бой, приказывал, требовал и учил, проливал пот и кровь, свою и чужую, сам смеялся и сам шутил. Относился, как к равным, к подчиненным боевым товарищам, а не тупой боевой биомассе. Умер на чертовой планете, названия которой не знал. Непобежденный, упрямый, и с оружием в руках.

Мой командир умер.

Глава 2. Рождение/смерть

Надолго замер. Мир как-то остановился. Только ветерок беспечно нес болотную вонь и запах каких-то цветов. Чья-то смерть, даже моя, не прекращает жизнь. Ничто не останавливается. И хоть мало лет прожил от момента изготовления и много раз видел смерть, ещё ни разу не организовывал похороны.

С легким шуршанием тело сержанта завалилось набок. В растерянности глянул на Айона. Он не смотрел на меня, задумался о чем-то своем. Возможно, ему было, о чем подумать.

В молчании я шагнул к покойному командиру. Каждый шаг слегка хлюпал и это был единственный звук во вселенной.

Только постояв пару секунд над телом, я заметил, как отчаянно мигает панель тактической брони. Хорошо быть просто автоматикой. Констатируешь факт. Мигаешь до посинения, пока аккумулятор не сядет. И всё. Нет глубоких ощущений. Не кажется, что тебя обманули. Не сжимает пока ещё незнакомое мне горло. Просто мигаешь.

Неудобно подхватив внезапно потяжелевшее тело, отволок его назад в борт. Запустил свертывание медкапсулы. Когда она сложилась, на её месте обнаружилось неведомо откуда — грязь. Не отдавая себе отчета зачем, нашел щетку и убрал её, а потом вообще вычистил всю палубу. Достал флаг десанта Директории. Точно в середине, по смутно известному обряду, усадил тело. Прямо в броне, почему бы и нет. По канонам положено, чтобы взгляд покойного был обращен к восходящему солнцу. Я устроил лицом к фронтальному люку. Будем считать, что это восток. Тело сержанта казалось меньше и было неподатливым. Укрыл голову и спину флагом. Поколебавшись, положил у ног абордажный излучатель и опустевшую флягу.

Разогнулся, развернулся на месте и очутился нос к носу с Айоном, так что чуть не врезался в него.

Большой нос, несколько раз сломанный и сросшийся почти ровно, тонкий старый шрам на щеке и виске, просвет в брови — тоже от шрама. Мощный подбородок покрыт не то щетиной, не то бородой с заметной долей седины. Серо-голубые глаза, левый чуть прищуривается, смотрят пронзительно и остро. Взгляд бесцеремонно бегал по внутреннему убранству штурмборта, переключился на меня, изучил всего. Наконец Айон взглянул мне в глаза. Как-то, даже вглубь меня.

— У тебя обломок стрелы, — его мощный голос в замкнутом пространстве прозвучал как рёв. Отец указал на торчащее из груди древко.

Я рассеянно кивнул.

— Извлеку? — даже скорее утвердительно и не менее громко предложил он, и, не дожидаясь ответа, взял за деревяшку.

Хватка у него была крепкая как у дрона-ремонтника. Стрела пошла наружу, обильно выпуская из раны кровь. Было больно, но десантник неплохо терпит боль. Даже когда наконечник своими неровностями (он паскуда оказывается такой формы, что не выходит!) заскрежетал по внутренности рёбер, я не позволил себе даже поморщиться. Опыт у Айона явно был, он аккуратно развернул стрелу, царапая прямо по ребру, извлёк, заодно слегка надорвав рану. Вышло пару сгустков крови, потом кровотечение уменьшилось.

— Надо зашить. Давно не шил, со времён похода на Алье.

Он развернулся, чтобы уйти, потом внезапно снова обернулся ко мне.

— Что ты намерен делать?

Я открыл, было, рот, чтобы объяснить. Штурмборт слишком дёшев и примитивен. Не имеет собственной системы самоуничтожения, зато на ячейках аккумулятора есть такой простенький импульсник, молоточек, только квантовый, выводит их из равновесия и выпускает голую энергию. Превращает всё в шар плазмы. Температура примерно одиннадцать тысяч единиц. Но это было слишком сложно, почти для всех слов не было аналогов. Простояв с открытым ртом перед бесконечно терпеливым Айоном, я, наконец, ответил, обведя всё рукой.

— Сожгу. Всё сгорит. Корабль сгорит. Большой огонь. Даже пепла не останется. Это будет такой погребальный обряд. Похороню своего командира, как он просил. С почестями.

Айон постоял в полуоборота ко мне, лицо его погрустнело, он закивал, уже не глядя на меня, громыхнул сапогом по палубе, направляясь наружу, ничуть не смутившись конструкцией фронтального люка, как будто тысячу раз пользовался им, вышел прочь.

Поглядывая вслед уходящему, взял медпакет и поднес к ране. Тот деловито обработал рану, тонко затянул её края и закрепил полимерным гелем, потом недовольно помигал, что не может определить биологию пациента и обколоть ткани, отчего рана внутри осталась грязной. Наплевать. Мог бы вообще не лечить, только что шрам был бы больше. Даже воспаления не будет, это не ранение, а смех один. Поранился, напоровшись на сучок. Смеяться только некому.

Оглядевшись, взял из ниши ещё один излучатель, проверил заряд. По полной. Подошел к терминалу киберпилота, отцепил оттуда портативную панель управления. Покрутил, нашел службу запуска самоуничтожения. Так и застыл с панелькой и излучателем, пока в штурмборт не ввалился Айон.

Тяжелые шаги выдавали, что он с ношей. Он нес своего сына, точную копию меня, только, конечно, одетого и совершенно мертвого. Прошел мимо сержанта, чудом не зацепив тело, потом бережно положил оригинального Кайла Фернана Соллей на палубу. Любовно придержал голову. С каким-то шумом и грохотом устроился возле него, кажется, стал на колени, весь согнулся и стал что-то шептать.

Я понял, что он молится, то есть обращается к своему богу и это момент очень личный. Поэтому выбрался из борта и ещё раз оглядел поле боя.

Пожалуй, бродить голым не соответствовало местным понятиям о прекрасном, тем более сыну местного вождя. Не испытывая терзаний по поводу мародерства, всё равно колебался. Все убитые были облачены в грязные вонючие заношенный лохмотья, которые напоследок испачканы кровью и болотной грязью.

С рыжего носителя топора я снял плащ из грубой, но не сильно грязной ткани и поясной ремень. У лучника позаимствовал просторные штаны. Обувь подошла только от свежеубитого мечника большого роста, да и та была поношенной, тесной и грязной как внутри,