Пожароопасный период - Н. Денисов

Мы вышли с Талынцевым на улицу. Капитан держался бодро, удовлетворенно. И я понял, что он кроме себя ничего не слышал.

Не забывайте нас, – вяло произнес я.

– Как только. Так я всегда готов! – козырнул Талынцев и крепко, по-солдатски, пожал на прощание руку.

Я огляделся. В Городке было относительно спокойно, если не считать буланого коня, летевшего красивым галопом со стороны мебельной фабрики. Он промчался, обдавая меня искрами из-под копыт, разгоряченным лошадиным потом. И тонкие ноги коня в белых, до коленных чашечек, чулках замелькали уже вдали, в улице. «Куда же ты, милый, несешься! Остановись, собьют, покалечат!» – с грустью и восхищением смотрел я вслед буланому.

Машины от коня шарахались.

Но это был последний осколок вероятных событий, что произошли в те полчаса моего вещания на район и Городок.

4

А Городок полон разговоров и слухов. Говорят о разном. Выделю наиболее глобальное. Но стоит уточнить, что описываемое время – год наиболее сильной активности солнца, а космические ракеты понаделали в атмосфере столько дыр, что удивляться и не верить нельзя.

Первыми, как это ни странно, колокольный радиогром услыхали на полевом стане деревни Травкино механизаторы. Там еще весной один смышленый человек из дирекции совхоза предложил повесить на столбе громкоговоритель, чтоб труженики, обедая-ужиная, одновременно впитывали и политические события.

И вот над головами бухнуло раз, потом другой, потом третий. Померещилось, что это Москва дает точное время – семнадцать часов по-местному. И значит, решили мужики, до закрытия винного магазина осталось всего ничего. Комбайнеры кинулись к комбайнам, трактористы завели тракторы, шоферы – грузовики. И вся армада техники, дымя и подпрыгивая на ухабах, ромбовидным строем двинулась к деревенскому гастроному.

О, эти степные версты! Далеко-далеко виден шагающий степной дорогой человек, а уж техника, а уж «степные корабли» и подавно! Приметили и разгадали смысл этого движения на полевом стане села Безлобово, тоже двинулись. Безлобовских распознали в Кутырево, тех – в совхозе «Караульном». А за Караульным – эвон еще сколько селений и станов. И понеслись, газуя и дымя. Глянешь из-под руки: монголо-татарское нашествие. Но наступали свои – российские!

Американцы же, как настойчиво уверял потом Пашка Алексеев, рассудили по-своему, по-империалистически. Навели с военных спутников сильные телескопы: русские проводят необъявленные маневры войск на юге Западной Сибири! Президент срочно отозвал с Ближнего Востока госсекретаря, делающего там «политику выкручивания рук и завинчивания гаек». Приказал развернуть корпус быстрого реагирования, привести в готовность номер один противоспутниковое оружие. Челночной политике дали отбой, началась политика канонерок.

Ну, Пашка!

Правда, в Травкино ничего этого не знали. Не знали в Безлобово, не знали в Кутыреве, в Караульном селе – подавно. А техника продолжала свой дружный марафон туда, где блистал стеклом и бетоном, недавно отстроенный шабашниками, травкинский магазин товаров повседневного спроса. На крыльце магазина от скуки торчал Вася-электрик. Он сплевывал сквозь выщербленный во вчерашней картежной потасовке зуб и думал, что теперь обязательно поставит золотой. Он и приметил несущуюся к деревне кавалькаду, по выхлопным газам определяя, что два комбайна и «Беларусь» вот-вот сойдут с дистанции. Первой завиляла красная «Нива», потеряв колесо, завалилась набок. Сунулась в кювет вторая, подняв облако пыли. «Беларусь» еще выдыхал в небо живые колечки дыма, но тракторист уже выпрыгнул из кабины, безуспешно догоняя пешим порядком вырвавшихся вперед.

А колокольный бой будоражил и взбадривал Травкино. Одна старуха решила, что отменили закон, отделивший когда-то церковь от государства, бухнула в корыто борова полведра браги, перепутав на радостях с комбикормовой мешанкой. Боров наелся и уснул до второго пришествия. Кто-то выставил репродуктор на улицу – в Травкино дурная манера выставлять! – смышленый человек из дирекции подумал, что наши полетели к звездам, кинулся в честь новой научной победы писать лозунг, призывающий ударно провести предстоящую уборку урожая.

Электрик Вася натянул было краги, чтоб на мотоцикле подбросить обесколесивших в степи мужиков, но, глянув на часы, решил, что дойдут сами, есть еще запас времени.

Мощные уловители радиосигналов во всех точках планеты, особенно те, что оснащены японской техникой, способной отделять помехи, уловили среди колокольной вакханалии и обрывки фраз: «шалить с огнем», «пороховая бочка», «напряжение на жучок». Уловили и срочно расшифровывали.

«Положение в мире сделалось нестабильным, – рассказывал Пашка, – два африканских государства объявили друг другу войну. Где-то готовился переворот, грозя установить военную диктатуру».

В самом же районном Городке, где несколько попривыкли к безобразиям церковников, события протекали спокойней. Но. Командир военной части полковник Бобров объявил на всякий случай учебно-боевую тревогу. И солдаты расчехлили стволы гаубиц. Но. Заместитель председателя горсовета Кныкин позвонил в механизированную колонну и в запальчивости потребовал выслать пять самых мощных бульдозеров с тросами, чтоб разрушить «гнездо дурмана». Бульдозер завели только один – кончился лимит на горючее, – нашли и трос, но сам бульдозерист Николай Редикульцев (фамилию эту надо запомнить!) ехать разрушать отказался.

– Это памятник архитектуры. Там и доска установлена! – решительно сказал Коля.

Кныкин, задернув шторки служебной «Волги», велел везти его к церкви. (Он еще кипел!). Там он послал на разведку шофера. Тот, притворяясь верующим, окрестя лоб и бросив калеке под аркой полтинник, проник на территорию, подтвердил, что «храм охраняется государством». Кныкин махнул рукой и велел везти его на дачу.

– Не верю! – остывая, выдохнул Кныкин. – Но «Волга» уже летела.

Молодежь в городском парке тоже «не верила», но у многих в отворотах рубашек и модных батников болтались крестики.

Эстрадный оркестр еще распаковывал ящики с аппаратурой, и Дмитрий Дворцов-Майский, воспользовавшись относительной тишиной, решил, что пришел его звездный час. Он вырвал копье у гипсовой физкультурницы, взобрался на эстраду танцплощадки и провозгласил:

– Долой автобусных кондукторов! Да здравствует бесплатный вход в городскую баню!

Молодежь дружно поаплодировала. Тогда Дворцов-Майский, одернув свой блистающий галунами китель, запел:

Мы едим котлеты-клецки,Никого – живем! – не зря!

Руководитель оркестра, возмущенный тем, что Дмитрий нахально подрывает его авторитет и компрометирует остальную музыкальную братию, стал сгонять барда на землю. Когда Дмитрий начал обороняться копьем, крикнули милицию.

Той же, как всегда, в нужный момент поблизости не оказалось. И поэт-самородок ликовал. Ему впервые в жизни удалось высказаться и выложить душу до конца!

Рассказывали и про дурачка Гену! Поскольку он единственный в Городке дурачок, - а на Руси к убогим и тронутым умом еще не везде исчезло традиционно-сочувственное отношение, Гену жалели. В момент колокольного боя он сидел на тополе возле бани и зарисовывал в блокнот обнаженные натуры. В парах, мыльно-пенных испарениях дородные, и упитанные горожанки из торговых заведений (приближался праздник торгового работника, и женщины устроили коллективную помывку!) виделись Гене Афродитами, народившимися из морской волны. Сумасшествие только обострило творческую фантазию бывшего студента Академии художеств, работал он азартно, на пределе вдохновения, что, забывшись, сорвался на землю, сильно зашибся.

Умные головы еще раз уверовали на примере, что нельзя воспарять высоко: больно потом падать.

Сильней поволновался простой народ, рядовой городской труженик. Городского вообще-то обмануть трудно, потому накладки со временем, как у травкинцев, не случилось. Кому надо, запаслись до девятнадцати часов. Но простой городской труженик подумал, что отменили «временную меру» – талоны на мясопродукты и возле магазинов выросли стихийные очереди.

Вот почему, выйдя с Талынцевым из радиостудии, мы не заметили в Городке сколько-нибудь примечательного волнения, которого ожидал я. Люди терпеливо стояли в очередях.

Говорят, в тот вечер искали священника, чтоб выяснить наконец отношения между духовными и гражданскими чинами. Безобразие же! Смута! А батюшка после вечерней службы сидел где-то возле речного омутка, в отдалении от мирской суеты таскал из воды окуней и плотвичек.

Усиленный наряд милиции обшарил все ивовые и тальниковые заросли обоих берегов, батюшку не обнаружил, но два младших сержанта, недавних пограничника, наткнулись на искусно замаскированную охотничью избушку, доселе нигде не зарегистрированную, не нанесенную на карты. Ребята провели обследование в толщах и глубине подземного этажа избушки, зафиксировали анфиладу помещений, отделанных под орех и дуб, которые в здешних местах не произрастают. Но самое примечательное обнаружили сержанты – это «египетскую баню с лицами обоего пола», как значится теперь в следственных документах.