Книга 2. Ракеты и люди. Фили-Подлипки-Тюратам - Борис Черток

В 1928 году я подписался на Техническую энциклопедию. Это было дорогое издание, но родители, поощрявшие мое увлечение техникой, не пожалели средств. В 26-ти томах обобщалась колоссальная масса технических знаний, охватывавших огромную область прикладной науки и практической техники тех лет. В последнем томе я обнаружил описание и электрическую схему терменвокса. Оказалось, что в шкафчике была собрана схема на одиннадцати электронных лампах. О судьбе самого Термена после его отъезда из СССР не сообщалось.

Спустя 65 лет после концерта на Никольской я снова услышал звуки терменвокса и, что казалось невероятным, увидел живого Термена. Встреча произошла на квартире Наташи Королевой – дочери Сергея Павловича Королева. В день рождения отца Наташа собирала родных и его соратников. Она разыскивала и приглашала на такие встречи и тех, кто знал Королева задолго до того, как он стал Главным конструктором.

Термен был арестован в 1938 году после возвращения из США. На Колымских золотых приисках он и познакомился с Королевым. По воле Берии случилось так, что оба они оказались во время войны на авиационном заводе в Омске. Туда было эвакуировано состоявшее из заключенных КБ Туполева. Термен у Туполева пытался разработать систему радиоуправления беспилотным самолетом. Из этого ничего хорошего не получилось, и Термена переправили в совсем уж сверхсекретный институт, где разрабатывалась аппаратура подслушивания, кодирования и засекреченной связи. Деятельность этого заведения подробно описана Солженициным в романе «В круге первом».

Сам по себе факт встречи с 95-летним Терменом, который приехал к Наташе со своим терменвоксом и предложил нам попробовать свои музыкальные способности, был совершенной фантастикой. В 1926 году нам, мальчишкам-радиолюбителям, не позволено было прикасаться к чудесному деревянному шкафчику Термена. Теперь, спустя 65 лет, Лев Термен сам терпеливо обучал меня игре на инструменте, который он изобрел в 1920 году!

После этого отступления возвращаюсь в 20-е годы.

Родители не могли выделять мне достаточно средств для приобретения новых дорогостоящих радиодеталей. Только-только хватало на обувь, новую одежду – рос я быстро, – на новые учебники. Отдельно отец давал мне деньги на радиолитературу. Я покупал все три выходивших в те годы популярных радиожурнала: «Радиолюбитель», «Радио – всем» и «Новости радио». Чтобы читать серьезную литературу, я после занятий в школе отправлялся в Румянцевскую библиотеку и там часто просиживал до позднего вечера над журналом «Телеграфия и телеметрия без проводов», «Электронными лампами» Моркрофта и новинками радиотехнической литературы. Знаний для чтения такой литературы мне часто не хватало. Особенно когда дело доходило до высшей математики!

Начиная с 1923 года на Тверском бульваре один раз в год проводились книжные ярмарки. Там можно было приобрести самую свежую литературу подешевле. Когда я стал школьником, родители, ознакомившись с программой по литературе на ближайшие три года и сверившись с домашней библиотекой, составили список дефицита русской классики и, снабдив меня деньгами, дали наказ: на Тверском бульваре купить по списку наиболее дешевые издания. Каково же было их негодование, когда вместо «Героя нашего времени» и «Рудина», сборников стихотворений Некрасова, Блока, Брюсова и много другого я выложил шесть маленьких книжечек серии теоретической физики, изданных в Берлине. Во время домашнего скандала мой старший двоюродный брат посоветовал отцу спрятать от меня дорогие издания «Войны и мира», «Анны Карениной» и восемь томов Гоголя в кожаных переплетах во избежание опасности их обмена на радиолюбительскую литературу. Во время военных переселений не удалось сохранить уникальное издание Толстого, но из восьми томов Гоголя исчез только один. Пять томиков «Теоретической физики» 1923 года издания до сих пор целы в моей библиотеке.

Теперь о первом литературном труде.

Перед описанным выше скандалом отец обнаружил отсутствие подаренного мне ко дню рождения трехтомника Брема «Жизнь животных». Я признался, что продал книги, чтобы купить только что выпущенные лампы типа «Микро» для сборки двухлампового приемника. Мне было необходимо срочно сделать приемник лучше того, который придумал мой одноклассник Сергей Лосяков. Я решился на рискованный шаг. Составил детальное описание изобретенной мною схемы рефлексного двухлампового приемника и на отдельном листе нарисовал его внешний вид по всем канонам дизайна тех лет. В завершение подробной статьи я привел перечень европейских радиостанций, которые с успехом может принять каждый, кто последует моим советам. Все это я отправил в редакцию журнала «Радио – всем».

Примерно через месяц, проходя по дороге в школу мимо газетного киоска на Кудринской площади, я увидел свой рисунок на цветной обложке журнала. Выложив весь денежный запас, я приобрел два экземпляра журнала. В классе моя статья стала предметом восхищения, шуток и розыгрышей. На уроке литературы, как только учитель сел на место, моя соседка вскочила, подошла к нему с моим журналом и громко без улыбки сказала: «Александр Александрович, вместо моего доклада „Образ Наташи Ростовой“ я предлагаю послушать нового писателя из нашего класса – вот его статья». Класс затих, а учитель, полистав журнал, вернул его со словами: «Я вижу, что сегодня вам будет трудно перенестись в эпоху „Войны и мира“. Вас, Зося, от доклада освобождаю, но через неделю вы с новым писателем сделаете совместный доклад „Наташа и князь Андрей“. А сегодня я вам вне программы расскажу о русских символистах».

Класс дружно зааплодировал. Мы уже знали о пристрастии нашего учителя к символистам, он сам был немного поэтом. Два часа, затаив дыхание, мы слушали запретную в те времена лекцию о поэзии Бальмонта, Белого, раннего Блока и Брюсова.

Только через три месяца я получил гонорар – 60 рублей, что по тем временам было совсем немного, но это был первый заработок на поприще науки. Эта статья была венцом моей радиотехнической деятельности тех лет.

Школьники не оставались в стороне и от политики, в частности от шумной кампании по борьбе с троцкизмом.

Была осень 1927 года. В то время шла яростная борьба сталинистов с троцкистской оппозицией. 7 ноября, возвращаясь с демонстрации по случаю десятилетия Октября, мы стали свидетелями попытки выступления сторонников Троцкого на Моховой. На доме ЦИК, где была приемная Калинина, был вывешен портрет Троцкого. С балкона четвертого этажа выступил Зиновьев. Неожиданно на балконе появились военные и начали длинными шестами срывать портрет Троцкого. Народ внизу неистовствовал. Нельзя было разобрать, кого здесь больше – сторонников или противников Троцкого. Из ворот МГУ с пением «Интернационала» вышла колонна университетских троцкистов. На улице началась потасовка, в которой трудно было разобраться, кто за кого.

На следующий день в нашем 7«А» оживленно обсуждались мероприятия по борьбе с окопавшимися в школе троцкистами. Во время большой перемены с криком «бей троцкистов» мы ворвались в соседний 7«Б». Там были готовы к обороне. На доске был начертан лозунг: «Огонь по кулаку, нэпману и бюрократу!» Нас встретили криками: «Оппортунисты, предатели!» После легкой потасовки мы договорились проводить дискуссии более цивилизованным образом.

Школьные годы я вспоминаю с удовольствием. Учиться было интересно, появился круг новых хороших товарищей и новых увлечений.

Мальчики увлекались шахматами, физикой и радиотехникой. Но были кружки, где девочки тоже преуспевали. Учитель химии так увлекательно доводил до нас перспективу химизации народного хозяйства, что в организованный им химический кружок вошел почти весь девичий контингент. Я был отличником по химии и тоже два года занимался в этом кружке. Навыки, полученные за это время, впоследствии мне сильно пригодились.

Другим общим увлечением было военное дело. В школе училась дочь одного из видных военачальников Московского военного округа. Ее отец организовал шефство над школой по военной подготовке. Так появились стрелковые кружки. Раз в неделю в военном тире мы стреляли вначале из малокалиберных, а затем на Хамовническом стрельбище – уже из настоящих «трехлинейных» винтовок. В соревнованиях по стрельбе я даже получил дорогой по тем временам приз – шахматы. Заканчивался курс военной подготовки освоением пулемета «Максим» и боевыми стрельбами. При этом – никаких затрат времени на строевую подготовку, муштру или изучение устава караульной службы.

«Библиотечный уклон» давался нам в последних двух классах. Изучив теоретически технику классификации литературы, мы должны были пройти производственную практику в больших библиотеках. Я попал на такую практику в военную библиотеку при Центральном аэродроме – опять на знаменитую Ходынку.

Гуманитарный уклон требовал изучения истории искусств, истории революционного движения и обязательного чтения классиков русской литературы. «Изо» – так мы называли молодого архитектора, который потратил много времени, гуляя с нами по Москве и объясная разницу архитектурных стилей. Мы с ним заходили в старые церкви, были в Третьяковке, Музее изящных искусств и без ошибки могли, глядя на здание, сказать: «Это ампир, это барокко, модерн, русский классицизм,» – и так далее. Школа имела средства для организации экскурсий. Весной 1928 года я впервые посетил Ленинград и вместе со всем классом провел в этом покорившем нас городе целую неделю.