Шерлок Холмс на орбите - Мартин Гринберг

Внешне Холмс не выглядел расстроенным от своей неудачи. Его очень занимала эта встреча, и он хотел вынести из нее урок для себя. Если Фу Манчу мог указать на несовершенство в еще не законченной науке Холмса о дедукции, то Холмс был готов прослушать его лекцию с неподдельным вниманием и интересом.

Фу Манчу продолжил:

— Эти комнаты, — китаец с пренебрежением провел рукой по сторонам, — отнюдь не самые лучшие из тех, что я мог бы себе позволить. Будь у меня желание, я мог бы купить практически любой дом в городе. Однако такая покупка вызвала бы негодование и привлекла бы нездоровое внимание. Мне необходимо многое сделать здесь, в Кембридже, многому научиться. И у меня нет времени бороться с тем, что вы, англичане, называете «гостеприимством».

Холмс открыл было рот, но Фу Манчу поднял руку и продолжил:

— Предполагаю, ваш домохозяин уже высказался насчет того, как он относится к приему «всяких там китайцев» в своем доме. В первую очередь все это он поведал мне. Так что вы сами можете понять, насколько мне трудно снять жилье в более удобном и подходящем месте. У миссис Ричмонд нет предубеждений против людей моей национальности — сомневаюсь, что у нее вообще есть какие-то моральные принципы, если уж на то пошло. От меня она получает гораздо больше всех постояльцев в этом дворце восточных удовольствий. Что касается одежды, мистер Холмс, то вы верно сказали, что она плохо сшита из хорошего материала. Я ценю качество во всем, сэр, и когда могу себе позволить право выбора, то выбираю самое лучшее. Этот сюртук был скроен одним портным-англичанином во время моей службы в Пекине — человеком, который десять лет не видел Англии. Я понимаю, что сюртук, скроенный в Лондоне, выглядел бы лучше, но и в этом я следовал намерению не выделяться и даже подчеркивать свое бедственное положение. Бедняга, сшивший этот костюм, и представления не имел о последних переменах в моде, а мои соотечественники уделяли больше внимания моим личным качествам, а не тому, насколько я похожу на денди среди… — тут он использовал китайское выражение.

Фу Манчу заметил нахмуренный взгляд Холмса и пояснил:

— Извините, что перешел на мандаринский. Этой фразой мои люди называют ваш народ.

— Не ошибусь, если скажу, что из перевода этого выражения можно было бы узнать многое о взаимоотношениях наших стран, — сказал Холмс.

И снова Фу Манчу показал нам свою быструю улыбку.

— Это значит «голубоглазые дьяволы», мистер Холмс.

Я был ошеломлен, но Холмс рассмеялся.

— А мозоль? — спросил он.

Фу Манчу пожал плечами.

— Не физический труд, сэр, и не бесконечное обращение с каким-нибудь диковинным восточным инструментом. В Пекине мне нравилось считать себя каллиграфом и художником. Манера и техника китайской живописи довольно сильно отличается от европейской техники.

Холмс допил чай.

— Ах, — сказал он. — Теперь-то я понимаю, каким был болваном.

Фу Манчу одной рукой произвел грациозный жест.

— Не совсем, мистер Холмс, не совсем. Как я сказал, вы были проницательны, но выводы сделали не совсем верные. Вы должны помнить, что два плюс два всегда равняется четырем только в вашей комфортабельной Британской империи, но в древних странах Востока два плюс два может равняться тому, что кажется наиболее подходящим в данное время.

— Тогда я должен поблагодарить вас за урок, который никогда не забуду, — сказал Холмс.

Тут Фу Манчу наконец-то перешел к изложению причин, по которым он пригласил Холмса и меня к себе. Кто-то, очевидно, украл медную шкатулку, покрытую эмалью, которая не стоила никаких денег, а представляла всего лишь личную ценность для своего владельца.

— Вы, вне всякого сомнения, знаете, что семестр подходит к концу, и я не смогу надолго отвлечься от занятий, — сказал Холмс.

Фу Манчу медленно кивнул.

— Да, конечно. Я даже ожидал от вас такого ответа. Вы, вероятно, не откажетесь доставить мне удовольствие, посетив мои смиренные апартаменты в Лондоне во время долгих каникул?

Холмс посмотрел на меня, а я слегка поджал губы.

— Нам это будет удобно, — ответил он.

Так вот просто и началось наше приключение: страшное партнерство по Лиге Драконов с тем же самым доктором Фу Манчу и профессором Джеймсом Мориарти; долгое и суровое путешествие через Европу к оплоту Фу Манчу, располагавшемуся в самом Запретном Городе; наш побег, спасение и безумное плавание на борту подводной лодки «Наутилус», встреча с доктором-маньяком Моро и его гигантской крысой на Суматре, которую Джон X. Уотсон преобразил в «собаку» Баскервилей, убийства, расследованные Холмсом в Сан-Франциско, и яростная, окончившаяся неудачей гонка с целью спасти генерала Джорджа Армстронга Кастера от своих взбунтовавшихся офицеров — описания этих и многих других событий еще только ждут своего часа. Я молюсь о том, чтобы мое сознание оставалось трезвым, а тело здоровым, пока я не изложу на бумаге все то, что я видел и слышал. Я уверен, что мои воспоминания потрясут всю страну.

Это было время великого ужаса, грубости и дикости; для некоторых из нас время любви и нежности. Шерлок Холмс стал мне настоящим верным другом. То, что он никогда не говорил об этих событиях или, в отличие от других воспоминаний, не позволил Уотсону записать их, свидетельствует о том, что Холмс относился к этому периоду с некоторым отвращением. Надеюсь, что я не порочу его память теперь, рассказывая о наших совместных делах. Я оставляю это повествование как наследство и предупреждение моим сыновьям, их детям и моим еще не родившимся правнукам. Уповаю на то, что они будут жить в мире, где не останется и следа от зловещей тени доктора Фу Манчу.

Херлстон, Западный Сассекс

14 октября 1927 года

Марк Боурн

Улыбка мистера Холмса

— Этот мир меня угнетает, Уотсон.

Таковы были первые слова, которые Шерлок Холмс произнес за все утро — серое, холодное январское утро 1989 года. Его высказывание настолько поразило меня, что я даже пролил кофе из чашки, забрызгав лежащий передо мной утренний выпуск «Таймс».

Он лениво развалился в кресле перед камином, а пол вокруг него усеивали беспорядочно разбросанные книги и монографии. Мой друг вяло помахал трубкой перед лицом, наблюдая за тем, как клубы дыма подымаются постоянно изменяющимися узорами, скрывающими от меня его черты.

— И вас с добрым утром, мистер Холмс, — не без иронии ответил я, стирая со стола пятна от кофе. Я предложил ему лепешку с подноса, на котором миссис Хадсон принесла нам завтрак, но он недвусмысленно отклонил ее рукой. Живописные клубы дыма окутывали его торжественное и мрачное лицо. К этому времени я достаточно хорошо был знаком с внешними признаками его душевных состояний и уже видел нечто подобное раньше.

— Очевидно, Холмс, — начал я, — вы до сих пор не смогли забыть тот страшный эпизод с принцессой и кровавыми марионетками.

Холмс пожал плечами.

— Пустяки, Уотсон, пустяки.

— Или тот случай с дипломатом, попавшим в затруднительное положение?

— Едва ли достойный моих уникальных талантов, согласитесь.

Я продолжал стоять на своем.

— Ну тогда весь этот ужас с Подножьем Дьявола в Корнуолле…

— Уотсон, Уотсон, Уотсон, — Холмс повернул ко мне свое вытянутое ястребиное лицо. — Вся кровь во мне только и жаждет настоящего вызова, чего-то неожиданного, лежащего за пределами повседневности, — он указал на мир за окном гостиной, — вот это меня угнетает. Но все-таки я вам благодарен за то, что вы попытались развеять мое мрачное настроение.

Прежде, до так называемого «Возвращения Шерлока Холмса», я бы с тревогой ожидал момента, когда мой друг достанет из кармана крошечный ключик, откроет потайной ящик в своем письменном столе и извлечет из него шкатулку из полированного дерева. В ней он держал шприц для подкожных впрыскиваний с длинной полой иглой. Ведь именно в периоды таких тягостных раздумий он искал утешения в темных объятиях семипроцентного раствора кокаина.

Но Шерлок Холмс, вернувшийся из загадочного путешествия, длившегося три года, стал другим человеком.

Конечно же, он продолжал оставаться моим другом, которого я публично признавал самым лучшим и умным человеком из всех, кого я когда-либо знал. Тем не менее заморские страны, которые Шерлок Холмс посетил за время скитаний, пока весь мир, в том числе и я, считал его погибшим, изменили его, но настолько неуловимо, что лишь я один способен был заметить перемены. И самая главная из них — абсолютное пренебрежение шкатулкой с кокаином. Он ни разу не прикоснулся к ней с момента возвращения. Таинственные похождения сделали то, чего я так безуспешно добивался в течение многих лет.