Подарочный этикет - Олег Давтян

Первым шагом к расширению регулярных польско-московских контактов стали упомянутые выше переговоры 1570 года. Состав «великого посольства» точно соответствовал новому государственному укладу. Первым послом был назначен представитель Короны, иновроцлавский воевода Ян Кротоский, которому помогали два литовца: второй посол – минский каштелян Миколай Тальвош и посольский секретарь, литовский писарь Анджей Хоружий – Убрынский. В состав делегации входил также и еще один представитель Короны – радзеевский староста Рафал Лещинский. Правда, указанный состав вряд ли можно назвать удачным, особенно, если учесть, что оба «великих посла» и Лещинский исповедовали протестантизм, к которому Иван IV относился особенно враждебно…

Надо сказать, что приветственная аудиенция прошла довольно спокойно: Иван IV дары послов и их свиты принял, но чем больше тянулось время, тем труднее становилось вести переговоры.

К тому же послам пришла в голову отнюдь не блестящая идея представить Иоанну своего исповедника – консеньора чешских братьев Ивана (Яна) Рокиту, что в свою очередь вовлекло их в совершенно ненужные религиозные прения, а сам царь позднее продемонстрировал еще и презрение к польскому обычаю, а особенно к одежде.

Но прежде чем Иван IV смог сурово покарать за эти вынужденные переговоры своих советчиков (летом 1570 года на плаху сложила свои головы большая часть московских сановников, во главе с несправедливо обвиненным в тайных сношениях с польским королем печатником Иваном Висковатым), он обрушил свой гнев на самих послов. Поводом для этих возмутительных деяний послужила не вполне обдуманная реакция самих гостей, которые посмели усомниться в царской щедрости и открыто выразили свое неудовольствие полученными подарками.

Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что всего лишь несколько лет назад, в 1562 году, царские дипломаты сами спровоцировали подобный инцидент при датском дворе – после подписания важного трактата – а одним из главных виновников того был именно «канцлер» Висковатый. Упомянутый эпизод позволяет более точно проиллюстрировать значение самих даров в московской политической доктрине, и одновременно указать на истинную подоплеку притеснений, какие испытали на себе «неблагодарные» посланцы Ягеллона.

Согласно этикету, русские дипломаты по окончании своего посольства были одарены Фредериком II. Оба великих посла – князь Антон Ромодановский и печатник Иван Висковатый получили тогда от датского монарха по золотой цепи с крестом, украшенным брильянтами, а также по золотому кубку; немногим более скромные дары получил также и посольский секретарь, дьяк Петр Совин.

Послы не скрывали своего разочарования, печатник же весьма дерзко заявил: «Государево жалованье королеве велико, да только моих поминков и в полы не стоит» («велика щедрость королевская, только лишь с моими дарами и вполовину ей не сравняться»).

Поведение посланников, шокирующее с точки зрения европейского дипломатического протокола, нельзя свести к одной лишь прозаической жадности: согласно требованиям московского посольского обычая, ценность даров должна была соответствовать рангу посольства и отражать уважение хозяев к гостям; из этого проистекало, что дары принимающей стороны должны были превышать ценою дары посольские.

Примечательно, что в ответ на язвительное замечание датских сановников, что, дескать, король одарил их не в торговлю («король вас пожаловал своим жалованьем не в торговлю»), царские дипломаты посчитали уместным претензии свои подкрепить разъяснениями, что они этот своеобразный обмен дарами торговой сделкой не считают, а престиж самого посольства и своего государя блюсти обязаны.

В результате посланники получили обратно свои дары (за исключением нескольких образцов штук восточного оружия и пары заморских диковинок), а, когда же, стараясь предотвратить гнев хозяев, предложили их вновь, разгневанный королевский советник Яков Броконгуз объявил, что Фредерик II «скорее отречется от своей короны, чем прикоснется к какому-либо из их даров».

При всей внешней схожести этих инцидентов, поведение польских дипломатов показалось московской стороне неслыханно дерзким. К послам применили гораздо более суровые, чем приведенная выше реакция датского двора, меры: их резиденцию «посетила» ватага из нескольких сотен опричников, вожак которых «некий Булат» (Булат Арцыбашев – прим. Х.Г.), грубо оскорбил послов.

Несмотря на то, что поведение послов также оставляло желать лучшего, известие о варварском отношении к дипломатам долгим эхом прозвучало при королевских дворах Европы.

Во время правления следующего царя – Бориса Годунова – традиционный сценарий оставался в силе: последующие посольства выступали с дарами исключительно от своего имени. Осенью 1600 года Великие послы Речи Посполитой прибыли в Москву под предлогом передачи Годунову пожеланий доброго царствования, но при этом старались прозондировать почву для возможного объединения обоих государств в один политический организм. Этот незаурядный проект предполагал своеобразный политический дуализм: под властью двух монархов, которых единство должны были олицетворять специальные регалии (двойные короны).

И, несмотря на сохранение своих прежних границ, оба государства должны были заключить меж собой тесный военный союз, учредить общую казну для общей же обороны и, наконец, создать совместный флот на Балтийском и Черном морях. Принимая во внимание трудности испытываемый Речью Посполитой на международной арене (намечающийся конфликт со Швецией, война с валашским господарем Михаилом Храбрым), а также записанные в проекте многочисленные неблагоприятные условия для Москвы, шансы на удачное завершение миссии Сапеги и Варшицкого с самого начала были всего лишь иллюзией, вопреки оптимистическим расчетам ее инициаторов.

Еще по дороге в Москву польские дипломаты имели возможность убедиться в том, что им предстоит нелегкое задание. На это указывали хлопоты, связанные с получением царской охранной грамоты, притеснения со стороны русских чиновников, медленное передвижение, и, наконец, весьма ощутимые проблемы со снабжением (другое дело, что посольская свита имела поистине гигантские размеры: почти 1000 человек и 1200 коней).

Наконец, 16 октября, после тяжелой трехнедельной дороги посольский кортеж вступил в «стовратную» столицу царей. Въезд послов был обставлен очень торжественно, с особой помпой, и должен был ослепить великолепием местный народ. Говаривали будто – бы даже сам царь с домочадцами наблюдал за ним из укрытия.

Спустя два дня, начались приготовления к официальной аудиенции, и соответственно, неминуемые, с точки зрения протокола и этикета, дискуссии о посольских дарах. Затребовавший их опись пристав был отправлен с ответом: «У руки, когда в замке будем. И перечень, и дары с собою туда возьмем». Однако, вследствие настойчивых требований хозяев, упомянутый перечень был все же выдан 25 октября.

Посольская уступчивость оказалась всего лишь видимостью, потому как не упоминание в перечне царского титула дало начало дальнейшим спорам, продолжающимся в течение нескольких дней. В конце концов, аудиенция прошла 26 октября; месячную же задержку вызывали не только прения послов с царскими чиновниками, но также и начавшиеся в то время в Москве волнения. В день аудиенции дипломаты Речи Посполитой появились необычайно внушительно: после колонны из 150 пеших слуг «по шести в ряд» и 140 конных придворных, шествовала процессия прислужников, несущих дары, а за ними послы в сопровождении одетых в золотую парчу приставов.

Хозяева не остались в долгу – аудиенция переросла в демонстрацию мощи и богатства «самодержца Всея Руси», который принял послов вместе со своим сыном Федором. После торжественного приветствия, вручения верительных грамот и оглашения цели посольства – объявлении готовности Сигизмунда III заключить вечный мир, пришел черед и на целование царской руки и вручение даров.

Согласно стихотворному описанию Пельгржимовского, церемония выглядела следующим образом: «Допущенные к руке князя Московского, / Приветствовали мы самого и сына его, / Пред собою на лавке приказал нам сесть, / Опосля разговору по делу таковому/ Придворных объявили и к царской руце приложится повелели, / Солтыков меж тем дары оглашал, / Все согласно реестру, которым обладал». Правда, королевских даров не хватило, но тут же дополнительно были отысканы богатые дары самих послов для московского престолонаследника.

Лев Сапега преподнес в дар царю, среди прочих предметов, массивную златую цепь, украшенную жемчугами и драгоценными каменьями, четыре больших серебряных (позолоченных) кубка, а также коня с гусарской сбруей. Царевичу он вручил сделанную из золота модель корабля, два позолоченных кубка, а также ценного жеребца.