Прощание с веком - Александр Плонский

А память уводит меня в молодые годы… По окончании Московского авиационного института я был направлен на работу в НИИ. Нашим отделом руководил Борис Михайлович Коноплев, крупный, властный человек, лауреат Государственной премии (он получил ее за создание автоматической радиометеорологической станции). Мне он казался пожилым, а ему не было еще и сорока… Через несколько месяцев меня перевели в другой отдел, наши пути разошлись, но стиль работы Коноплева, его талант умного, волевого руководителя стали примером, которому я (увы, не всегда успешно) стараюсь следовать.

Борис Коноплев прожил недолгую жизнь, но за сорок с небольшим лет он успел сделать гигантски много… Я снова встретился с ним на страницах маленькой энциклопедии «Космонавтика». И узнал, что один из кратеров на обратной стороне Луны назван его именем…

В какой-то из лекций я упомянул стихотворение Владимира Маяковского «Товарищу Нетте пароходу и человеку», поменяв местами два последних слова. Меня тотчас поправили. И все же стою на своем: сначала человек, потом память о нем, воплощенная в названиях городов, улиц, теплоходов, лунных кратеров. Убежден, что Владимир Владимирович со мной согласился бы.

Конечно, на всех не хватит ни городов, ни теплоходов, ни улиц. Да и не в этом, очевидно, главное, не в этом смысл жизни. Но думаю, легче жить, сознавая, что ты полезен людям, что ты достоин, пусть самого маленького, пока еще безымянного, лунного кратера!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Старый Комод моего детства

С высокой кручи гордого утеса, где голый камень окружал меня, я вниз сошел и там раскрыл себя, помимо воли став каменотесом.

Чем больше углубляюсь я в книгу, тем труднее мне определить ее жанр. Это мои мысли, взгляды, рассуждения. Но мои лишь частично. Парадокс: я пишу книгу, а она, если можно так выразиться, переписывает меня. Потому что заставляет упорядочивать мысли и взгляды, проверяет их на «психологическую совместимость» и устойчивость. Ведь как часто мы по одному и тому же поводу сегодня рассуждаем так, а завтра этак!

Не упрекаю себя и других в беспринципности, в двуличии. Взгляды не есть нечто раз и навсегда сформировавшееся, застывшее. Они эволюционизируют, а иногда с ними происходят и революционные превращения.

В 1958 году «Советская Россия» издала мою книгу «Радиоэлектроника или рассказ об удивительных открытиях: о том, как человек приручил волну, о новом Аладине и его лампе, о том, как подслушали разговор звезд, о ста профессиях «мыслящей» машины и о многом другом». С тех пор кое-что в моих взглядах изменилось. Во-первых, мне перестали нравиться столь длинные названия. А во-вторых… Прежде я писал: «утверждают, что электронная машина со временем обретет способность самостоятельного мышления, что может быть создан «электронный мозг», не уступающий человеческому и даже превосходящий его». По моему тогдашнему мнению с этим нельзя было согласиться. В обоснование я приводил слова профессора Э. Кольмана: «… Машина не может ненавидеть и любить… она не имеет чувств, воли, не имеет характера… ее «память» не похожа на человеческую память, потому что наша память окрашена всякими переживаниями, между тем как у машины имеется лишь формальная, количественная модель памяти…» Тогда все это казалось мне убедительным, сейчас — нет. Мои взгляды на проблему искусственного интеллекта, мыслящей машины диаметрально изменились. И пусть бросит в меня камень тот, с кем такого никогда не случалось.

Стал я с тех пор мудрее? Нет, но умудреннее (так, по крайней мере, мне кажется) — да.

Иногда мы, не вдумываясь, произносим чужие слова, воспроизводим чужие мысли, принимая их за свои. А потом вдруг обнаруживаем, что они не только не свои и даже не просто чужие, а чуждые.

Значит ли это, что я ратую за непостоянство взглядов, за идейные и прочие шатания, от которых рукой подать до измены идеалам и т. п.? Вовсе нет. Я просто вижу, что так бывает и (к сожалению или нет?) нередко. Сошлюсь на эпизод из «Лирического предисловия» к книге Анатолия Горелова «Гроза над соловьиным садом» (издательство «Советский писатель», Ленинградское отделение, 1975 г.):

«Это было свыше сорока лет назад… Молодой коммунист, редактор рапповского журнала, я… упорно продолжал любить стихи Александра Блока… В те годы в некоторых справочных изданиях предуведомлялось, что блоковский культ «вечной женственности» всего-навсего отззук «феодально-рыцарского романтизма», что стихи «Снежной маски» возникли в результате бегства поэта в «личную жизнь», что даже в «Скифах» поэт ориентируется «на отсталые крестьянские массы, переплескивающиеся в азиатские орды». Не будем жестоки, не станем называть фамилии авторов подобных вердиктов, ибо все мы- в боях и ошибках — пробивались к более высокому уровню понимания эстетических проблем времени».

Действительно, не будем жестоки, в том числе и к Анатолию Горелову, который любил стихи Александра Блока хотя и «упорно», но «с некоторым смущением», причем и «любовь» и «смущение» оставались «в глубине души», а вслух (упаси бог высказать «слабость»!) не упоминались, поскольку сам Горелов, видите ли, «ничего поделать не мог». Спасибо ему хотя бы за то, что через сорок с лишком лет он все-таки преодолел юношеское смущение и написал о Блоке превосходную книгу.

Примечание: не забывайте, что эти записки написаны в восьмидесятые годы двадцатого века. Сегодня, в начале двадцать первого, я мог бы привести куда более «жестокие» примеры эволюции (скорее, революции) взглядов, когда вчерашний партийный функционер клеймит коммунизм, которому в восьмидесятых поклонялся, как божеству, когда преподаватель «научного атеизма» читает лекции о канонах религии, когда старший лейтенант становится священником… в своей же дивизии…

Ловлю себя на том, что книга уходит из-под контроля. Только в этой главе! — утешаюсь самовнушением. Потом снова верну ее в русло, а сейчас пусть резвится, роется в моей памяти, словно в старом комоде…

И вот, слово за слово, — появился в моем рассказе Старый Комод. Не случайно пишу его с большой буквы — это не столько вещь, сколько символ.

Перед войной мы жили в подмосковном поселке Лосинке, Лосиноостровке. В 1939 году его переименовали в честь полярного летчика Михаила Сергеевича Бабушкина (I893-I938), участника челюскинской эпопеи и высокоширотной экспедиции ледокола «Садко», Героя Советского Союза, родившегося поблизости от поселка в погибшего при авиационной катастрофе. В I960 году Лосинка, как ее по-прежнему предпочитали называть старожилы, вошла в черту Москвы.