Тайна древнего замка - Эрик Вальц

Место печали заняла тревога. Перерезанное горло, наполненная кровью ванна… Такие образы усиливают ужас перед смертью. Усиливают суеверный страх.

В конце церемонии похорон на могилу поставили стул, на котором заняла место графиня. Сообразно обычаю, она должна отдать своему супругу последние почести и посидеть с ним в последний раз.

Из окна я вижу, как она сидит там – застывшая, неподвижная белая точка на фоне сентябрьской зелени. Графиня смотрит на долину. Сейчас я завидую ей. Да, в глубине моей души, под налетом всей этой ненависти к ней до сих пор теплится зависть.

Элисия

Когда я проснулась сегодня утром – вернее днем, – я почувствовала, что во мне не осталось ни капли силы. Только пустота. Больше ничего. Я даже плакать не могла. И как мучительно было мне подниматься… Я съела две виноградины и ощутила, что уже сыта. В голове тоже было пусто, мое тело будто само совершало необходимые движения, по крайней мере, мне казалось, что я им не управляю. Какое-то время я просто сидела в постели. Первая мысль, которая пришла мне в голову после долгого затишья, была о шпильке в моих волосах. Мне хотелось уколоть себя этой шпилькой. И это было странно, ведь в последний раз подобные желания вспыхивали во мне в детстве, такого не было уже давно. Помню, что, когда была маленькой, я сжимала в руке шпильку, мне хотелось кого-то поранить, вот только кого? Не помню, не знаю… Наверное, того, кто обидел меня.

Но через пару мгновений воспоминания отступили, и теперь эта шпилька напомнила мне о Бильгильдис. Каждый день она заплетает мои волосы и подбирает их шпильками, но мне кажется, я подумала о ней по другой причине. Бильгильдис для меня всегда была символом отчаяния. Я привязана к ней, она была моей кормилицей, и я не помню, чтобы она когда-либо сделала мне что-то плохое. Но Бильгильдис всегда была такой… Слово, которое приходит мне в голову, звучит довольно странно. Заброшенной. Заброшенной, словно старый, покинутый всеми дом. Ее характер, конечно, обусловлен чудовищными событиями ее юности, которые привели к ее немоте. Сколько же в ней с тех пор отчаяния! Этой тоски всегда было в ней так много, что даже смерть трех ее сыновей не ухудшила ее состояние. Бильгильдис, как и прежде, слоняется по замку, подгоняет слуг, следя за тем, чтобы они выполняли свою работу, заплетает мне косы, причесывает матушку. Свои волосы Бильгильдис собирает в узел, похожий на гладкий сероватый камень. Носит простые, бесхитростные платья. Наверное, я подумала о ней, потому что сейчас я напоминала себе свою няньку. Неужели я теперь стану похожей на Бильгильдис? Захотел бы отец, чтобы его дочь стала такой?

И в этот момент пустота во мне начала постепенно наполняться. Мысли о смерти отца вызывали во мне ярость и жажду отмщения. Да, я скорбела бы, если бы он погиб в бою, умер от лихорадки или его хватил удар. Но это другое. Моего отца убили, а я искупалась в его крови…

Меня вырвало. Я выполоскала рот, использовав целую кружку воды, бросилась на кровать и изо всех сил попыталась расплакаться. И вновь мне это не удалось. Я корила себя за то, что до сих пор не оплакала отца. Потом я, наверное, уснула, потому что следующее, что я помню, это как в комнату входит Бальдур.

Выражение лица у Бальдура было суровым. У моего мужа вообще всего два выражения лица – суровое лицо воина перед битвой (орлиный взгляд, нахмуренные брови) и расслабленное удовлетворенное лицо воина после битвы.

– Ты не спишь, – сказал он.

Мне было трудно говорить. Да и не хотелось.

– Только проснулась.

– Тебе уже лучше после сна?

– Не знаю. Конечно, нужно было выспаться. Но я боюсь засыпать, помнишь…

Бальдур не знал, что на это ответить. Ну что ж, это и к лучшему. Я села перед зеркалом из полированного металла и принялась расчесывать волосы.

– Позвать твоих служанок? – спросил Бальдур.

– Нет.

– Позвать Бильгильдис?

– Нет.

– Ты не собираешься выходить из комнаты?

– Собираюсь.

– Тогда нужно позвать кого-то, кто заплел бы тебе волосы.

– Сегодня я оставлю их распущенными. Папе нравилось, когда у меня распущенные волосы. Прощаясь с ним навсегда, я хочу выглядеть так, как понравилось бы ему.

– Мы уже похоронили его.

Прошла пара мгновений, прежде чем я осознала смысл его слов.

– Ты ведь не хочешь сказать… – Я резко развернулась к Бальдуру. – Нет. Ты хочешь сказать, вы уже положили его в гроб?

– Есть разница между тем, чтобы уложить кого-то в гроб и похоронить. Твой отец уже под землей, Элисия. Она посчитала, что так будет лучше.

– Она посчитала… Что значит «она»?

– Твоя мать. Она приказала провести похороны без тебя.

Я швырнула гребешок на пол. Он сломался.

– Ох, я так и знала! Ах она подлая, злая, мерзкая, коварная, ревнивая…

– Элисия…

– Она всегда ревновала, потому что я предпочитала проводить время с отцом. Но она сама виновата! Она всегда любила моего брата больше, чем меня, намного больше, а на меня вообще не обращала внимания все эти годы. А когда потеряла Оренделя, то вдруг вспомнила о том, что у нее есть дочь. Но меня не обмануть! Я никогда не была для нее важна. И я дала ей понять, что у нее не получится ввести меня в заблуждение. А теперь она…

– Я поддерживаю ее решение.

– Что-о?!

– Я согласен с Клэр в том, что тебе не следовало присутствовать на похоронах. Это стало бы для тебя слишком сильным ударом. Могло пострадать твое здоровье.

– Но это, как ты и сказал, мое здоровье. Мое! Принадлежит мне! И немножко Богу. Все, что касается моего здоровья, я решаю сама. Кроме того, это был лишь предлог. Напоследок мать успела сделать отцу еще одну пакость. Отец хотел бы, чтобы я присутствовала на его похоронах, и мать это знала. Но она всегда старалась задеть его, как только могла.

– Как бы то ни было, мы поступили правильно, похоронив твоего отца так быстро. Подумай о том, какие сейчас жаркие дни.

– Ах ты бестактный, отвратительный…

– Элисия, я солдат и привык рассуждать практично. Например, после битвы…

– Мы сейчас в нашей спальне, а ты говоришь со мной о битве?

– Твой отец понял бы меня.

– Он бы скорее понял белку, чем тебя.

– С тобой сегодня невозможно говорить. Завтра мы сходим на могилу твоего отца, и ты попрощаешься с ним.

– Я не стану ждать до завтра, это уж точно.

– Следуя обычаю, твоя мать должна отдать супругу последние почести, просидев на его могиле до завтрашнего утра. И никто не должен мешать ей в этом и нарушать ее уединение, ты же знаешь.

Я попыталась пройти к двери, но Бальдур преградил мне путь.

– Пока отец был жив, ей было на него наплевать. И это не изменится после его смерти. И поэтому ей будет все равно, нарушу я ее уединение или нет.

– А мне вот не все равно.

– Почему это?

– Я скажу тебе почему. Ты потеряла не мужа. Ты потеряла отца.

Я вышла из себя. Я кричала. Я перевернула стул, сбросила шкуры с лежанки, швырнула кувшин с водой о стену, открыла все сундуки, порвала платье. Это было кошмарно. Я вела себя как безумная. Наверное, мой супруг ужаснулся, увидев меня такой. Это было неправильно… Что тут еще скажешь. У меня не хватает слов. И все же я пытаюсь понять себя. Мне не дали попрощаться с отцом. Наша последняя встреча, мое последнее прикосновение к нему – я сжимаю в руках его окровавленную голову. И я никогда не смогу смягчить этот жуткий образ воспоминанием о светлом прощании с папой. Да еще и Бальдур запретил мне оплакать отца на его могиле – пусть этот запрет и действовал всего один день. Все это подкосило меня, а мне ведь и так через многое пришлось пройти. Теперь же более или менее близкие мне люди стремились причинить мне боль, а мне и без того было плохо.

Пустота во мне сменилась яростью.

После припадка бешенства я устало опустилась на пол и попыталась разрыдаться. И вновь мне это не удалось. Должна сказать, что Бальдур повел себя в этот час как истинный рыцарь. Он поднял меня с пола, нежно уложил на шкуры и отошел к окну. Бальдур дал мне время прийти в себя, и я почувствовала, как ко мне возвращаются силы. Я еще не готова была принять их и не могла их объяснить. Так быстро прийти в себя после смерти отца… разве это не будет предательством по отношению к его памяти?

Но потом я поняла, что обрела эти силы как раз для того, чтобы послужить отцу. Чего бы он ждал от меня? Того, что я найду его убийцу!

– Ты уже допросил ту венгерку? – спросила я Бальдура.

Мой муж все так же стоял у окна, повернувшись ко мне спиной. Он не произнес ни слова.

Я закрыла глаза.

– Мне жаль, что я все это тебе наговорила. Мне жаль, что я себя так повела. Мне правда жаль. Прости меня.

Хотя мне было противно этим заниматься, я собрала с пола осколки, поставила стул на место и убрала платья в сундуки – это был знак моего смирения. Иногда приходится пересилить себя, чтобы получить прощение.

Наконец Бальдур сказал:

– Нет, я ее не допросил.