День Муравья - Вербер Бернар

Муравей-охотник по-прежнему в засаде. Он опять стреляет. Листок, случайно сорванный ветром, преграждает путь смертоносной струе. Сфинкс делает поворот на крыле и благополучно улетает.

Номер 103 683, солдат Бел-о-Кана, упустил добычу. Мотылек теперь для него недосягаем. Муравей мечтательно смотрит на улетающее чешуекрылое и чувствует укол зависти. Куда он полетит? Похоже, на край света.

Да. Пятнистый Сфинкс полетел на восток и вскоре растворился в воздухе. Он летел много-много часов подряд, небо потемнело, и вдруг вдалеке он увидел свет и устремился к нему.

У мотылька Сфинкса теперь одно желание – долететь до волшебного света. Он летит очень быстро, он совсем рядом с сиянием, он жаждет слиться с ним, испытать неземной восторг и потому еще быстрее машет крылышками.

Вот Сфинкс прямо рядом с огнем. Еще чуть-чуть, и пламя опалит ему крылья. Но что мотыльку до этого? Он хочет раствориться в огненном жаре. Расплавиться в сияющем солнце. Неужели Пятнистый Сфинкс сгорит?

8. Мельес решает загадку смерти братьев Сальта

– Нет?

Комиссар, достав из кармана жевательную резинку, сунул ее в рот.

– Нет, нет и нет. Не пускайте сюда журналистов, я спокойно изучу своих жмуриков, а там посмотрим. И погасите свечи в канделябре. Кто вздумал их зажечь? Или в доме были неполадки с электричеством? Но теперь ведь все починили? Ну, так гасите, нечего рисковать и устраивать пожар!

Кто-то из помощников задул свечи. Мотылек, чьи крылышки готовы были загореться, избежал кремации.

Комиссар с сопеньем жевал резинку, осматривая квартиру в доме на улице Фазандери.

Двадцать первый век мало чем отличался от предыдущего. А вот криминология понемногу эволюционировала. Трупы стали заливать формалином и прозрачным воском, чтобы они сохраняли то самое положение, в каком их застигла смерть. Теперь сцену убийства полиция могла изучать сколько пожелает. Это куда удобнее, чем работать с начертанными мелом допотопными силуэтами на полу.

Ясности все еще никакой не было, и полицейские успели привыкнуть к несчастным жертвам, залитым прозрачным воском, лежавшим с открытыми глазами, сохраняя позы, в каких умерли.

– Кто сюда вошел первым?

– Инспектор Каюзак.

– Эмиль Каюзак? Где он? Ах, внизу! Отлично! Скажите ему, чтобы поднялся ко мне.

Молодой полицейский мялся в нерешительности.

– Господин комиссар, здесь одна журналистка из «Воскресных известий» уверяет, что…

– В чем она там уверяет? Нет! Никаких журналисток! Идите за Эмилем!

Мельес для начала обследовал вдоль и поперек гостиную, потом склонился над Себастьеном Сальта. Он едва ли не прижался носом к искаженному лицу покойника, чьи глаза почти выкатились из орбит, брови были подняты, ноздри раздуты, а рот с вывалившимся языком был широко открыт. Комиссар рассмотрел вставные зубы во рту и остатки пищи на них. Себастьен явно жевал арахис и изюм перед смертью.

Мельес повернулся к телам двух других братьев. У Пьера глаза тоже вылезли из орбит, и рот тоже был открыт. Прозрачный воск сохранил гусиную кожу у него на руках. Лицо Антуана было искажено выражением ужаса.

Комиссар достал из кармана лупу с подсветкой и принялся изучать кожу Себастьена Сальта. Волоски стояли дыбом. Кожа была покрыта пупырышками.

Перед Мельесом возникла знакомая фигура. Наверх поднялся инспектор Эмиль Каюзак, добросовестный служака, проработавший сорок лет в отделе убийств Фонтенбло. Седые виски, торчащие усы и животик. Каюзак был человеком солидным, за что его и ценили в городе. Единственное, чего ему хотелось, – так это спокойно, без лишних треволнений дотянуть до пенсии.

– Значит, ты, Эмиль, вошел сюда первым?

– Так точно.

– И что увидел?

– Да то же самое, что и ты. И сразу распорядился, чтобы трупы залили воском.

– Правильная мысль. И что ты об этом думаешь?

– Ран нет, отпечатков нет, орудий убийства нет, возможности войти и выйти тоже… Думаю, это дело для тебя, и ни для кого другого.

– Спасибо.

Комиссар Жак Мельес был молод, ему едва исполнилось тридцать два, но он уже заработал репутацию опытного следователя. Он ненавидел рутину и находил оригинальные решения для самых запутанных дел.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

У Жака Мельеса за плечами была солидная научная подготовка, но он отказался от блестящей карьеры ученого и отдался своей единственной страсти – изучению преступлений. В мир вопросительных знаков его привели книги, он с детства зачитывался детективами. Жак Мельес впитал в себя три тысячелетия полицейских расследований, начиная с судьи Ди[1] и Шерлока Холмса, не упустив из вида Мегрэ, Эркюля Пуаро, Дюпена и Рика Декарда.

Поиск идеального преступления стал для него неким подобием поиска Грааля, совершить такое надеется каждый нарушитель, но ни один до сих пор не совершил. Мельес хотел быть профессионалом и поступил в Парижский институт криминологии. Там он впервые исследовал свежий труп (и впервые упал в обморок). Там научился открывать замки шпилькой, изготавливать и обезвреживать самодельные бомбы. Изучил тысячу способов, какими можно положить конец человеческому существованию.

Он слушал лекции, но его постоянно что-то разочаровывало – материалу чего-то недоставало. Речь всегда велась о преступниках, которые позволили себя поймать. Если сказать точнее, о дураках. А вот об умных преступниках так никто ничего и не узнал. Их не нашли. И возможно, кто-то из оставшихся безнаказанными совершил уже не одно идеальное преступление…

Только работая в полиции, можно было узнать об этом предмете все. Следовало самому взяться за поиски. Жак Мельес так и поступил. Ему без труда дался подъем по служебной лестнице. Первым громким и успешным делом Мельеса был арест институтского профессора, читавшего лекции по обезвреживанию бомб. Он оказался главарем террористической организации, нашедшим идеальное прикрытие.

Комиссар Мельес тщательно обследовал гостиную. Обшарил глазами каждый угол. Потом принялся рассматривать потолок.

– А скажи мне, Эмиль, были здесь мухи, когда ты вошел?

Инспектор ответил, что не обратил на это внимания. Когда он вошел, двери и окна были закрыты, но потом окно открыли, и, если здесь были мухи, они скорее всего улетели.

– А это важно? – забеспокоился он.

– Да. Впрочем, не слишком. Скажем, жаль, что мы этого не знаем. Ты завел дело на убитых?

Каюзак заглянул в сумку, висевшую у него на плече, и вытащил картонную папку. Комиссар просмотрел лежавшие в ней бумаги.

– И что ты об этом думаешь?

– Есть кое-что любопытное. Все братья Сальта были химиками, но один из них, Себастьен, был не так прост, как казалось. Он вел двойную жизнь.

– Так-так, и…

– Себастьен Сальта был одержим азартными играми. Его коньком считался покер. Себастьена даже называли гигантом покера. Не только из-за роста, а еще и потому, что он задирал ставки до гигантских размеров. Не так давно крупно проигрался. Задолжал огромную сумму. Надеясь расплатиться, продолжал играть. Но ему не везло.

– Откуда тебе это известно?

– Не так давно терся среди игроков. Дела Себастьена были плохи. Похоже, ему грозила смерть, если бы в ближайшее время он не расплатился.

Мельес в задумчивости продолжал жевать резинку.

– Значит, в отношении Себастьена был мотив…

Каюзак, соглашаясь, кивнул:

– Так ты думаешь, он их опередил и покончил с собой?

Комиссар пропустил вопрос мимо ушей и снова повернулся к двери.

– Когда ты пришел, дверь была заперта изнутри?

– Так точно.

– И окна тоже?

– Все до единого.

Мельес яростно терзал жвачку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– И что же ты думаешь? – спросил Каюзак.

– Самоубийство. Может, это слишком простая версия, но она все объясняет. Никакого вмешательства со стороны, поскольку никто и не мог сюда войти. Все произошло в квартире при закрытых дверях. Себастьен убил братьев и покончил с собой.

– Так. Но каким образом?

Мельес прикрыл глаза, ожидая озарения, потом сказал: