Адвокат дьявола - Моррис Уэст

Они жили в лачугах, где порядочный фермер не стал бы держать коров. Они ели оливки, макароны, хлеб, обильно политый растительным маслом, козье мясо по праздникам, если могли позволить себе такую роскошь. На их холмах не росли деревья, и дожди смывали с их полей тонкий слой плодородной почвы. Их вино было слабым, урожаи – ничтожными. Ходили они, волоча ноги, как ходят те, кто мало ест и много работает.

Землевладельцы нещадно эксплуатировали их, но они липли к ним, как дети. Священники часто спивались и волочились за юбками, но крестьяне кормили их и смиренно терпели их выходки. Если лето запаздывало или выдавалась суровая зима, оливковые деревья вымерзали, и в горах начинался голод. Дети не учились, у государства не доходили руки до далеких деревень, а они не желали подменять власти, хотя сами могли бы построить школу. Они не могли платить учителю, но собирали последние лиры на канонизацию нового святого, хотя в календаре хватало и старых.

Альдо Мейер вглядывался в темные глубины граппы, не видя ничего, кроме безнадежности, разочарования, отчаяния. Он поднял чашку и выпил ее залпом. Горло ожгло, как огнем, но ему не стало легче.

Он приехал сюда изгнанником, когда фашисты ополчились на евреев и левых либералов, предоставив им выбор между захолустьем Калабрии и каторжными работами на острове Липари. Они наградили его титулом медицинского советника, но не назначили жалования, не дали ни лекарств, ни антисептиков. Он приехал с саквояжем инструментов, флаконом с таблетками аспирина и справочником практикующего врача. Шесть лет он боролся, интриговал, льстил, шантажировал, чтобы организовать хотя бы элементарное медицинское обслуживание в регионе, где властвовали недоедание, малярия, тиф.

Он поселился в полуразвалившемся доме и собственными руками привел его в божеский вид. С помощью кретина-батрака обрабатывал два акра тощей земли. Больница занимала одну из комнат. Оперировал он на кухне. Крестьяне платили ему продуктами, если платили вообще. Он выбивал у местных властей лекарства и хирургические инструменты. Работа была тяжелой, но ее скрашивали редкие минуты триумфа, когда ему казалось, что еще чуть-чуть – и крестьяне примут его в свой замкнутый круг.

Когда союзники форсировали Мессинскнй пролив и начали медленно продвигаться в глубь полуострова, он бежал и присоединился к партизанам, а после капитуляции Италии поехал в Рим. Но он отсутствовал слишком долго. Прежние друзья умерли, новых найти не удалось. Маленькие победы прошлых лет звали его на новые подвиги. Обретенная свобода, деньги, стремление к переменам могли сотворить чудо на юге Италии. Таким чудотворцем и решил стать Альдо Мейер.

И он вернулся в старый дом, в ту же деревню, окрыленный новыми идеями, обретший вторую молодость. Он будет не только доктором, но и учителем, создаст организацию, которая объединит всех, привлечет средства из Рима и от заморских благотворительных фондов. Он научит крестьян личной гигиене и агротехническим приемам повышения плодородия почвы, сохранения воды. Он подготовит молодых учеников, которые понесут свет знания в самые отдаленные уголки. Он станет проповедником прогресса там, где время остановилось три столетия назад.

За двенадцать лет та прекрасная мечта превратилась в унылую иллюзию. Доктор допустил ошибку, типичную для либералов. Поверил, что эти люди готовы изменить условия своей жизни, что добрая воля встретит добрую волю. Его планы потерпели крушение из-за корыстолюбия чиновников, консерватизма церкви, недоверия и жадности невежественных крестьян.

И винные пары не могли скрыть правду: эти люди победили, он проиграл. И тут уж ничего не попишешь.

Сквозь вечерние сумерки до стойки бара донеслись женские вопли. Девушка и хозяин магазинчика обменялись коротким взглядом, перекрестились. Доктор встал, покачиваясь, подошел к двери, выглянул наружу.

– Она умерла, – прохрипел хозяин магазина.

– Скажи об этом вашему святому, – ответил Альдо Мейер. – Я иду спать.

Как только он скрылся за дверью, девушка показала ему язык и вновь перекрестилась.

А скорбные крики не утихали, преследуя его по вымощенной булыжником улице. Они барабанили в дверь, рвались в окна и не отступили, даже когда доктор забылся тяжелым, беспокойным сном.

Незадолго до захода солнца кардинал Маротта вышел в сад своей виллы на Париоли. Далеко внизу город оживал после душного дня, возвещая об этом гудками автомобилей, треском мотоциклов, криками торговцев. Туристы возвращались с экскурсий в собор святого Петра и Павла, Колизей. Цветочницы ходко сбывали свой товар. Закат еще красил багрянцем вершины холмов, но среди серых городских стен сгущался насыщенный пылью полумрак.

На Париоли, где воздух чист, а улицы пустынны, его преосвященство неторопливо прохаживался среди кустов жасмина. Высокие стены и кованые ворота охраняли его покой, а бронзовые гербовые барельефы напоминали о статусе и титулах кардинала Маротты, архиепископа Акрополиса, профессора Сант-Клемента, префекта Конгрегации ритуалов, пропрефекта Высшего трибунала, члена Комиссии по толкованию канонического закона, протектора сыновей святого Иосифа и дочерей непорочной Марии, входящего в состав руководства еще двадцати крупнейших организаций католической церкви. Его преосвященство любил подтрунивать над многочисленными титулами, дающими ему немалую власть, но за внешним добродушием скрывались изворотливый ум и железная воля.

Невысокий ростом, с круглым животиком, миниатюрными руками и ногами, двойным подбородком и высоким лбом, лысой, как бильярдный шар, головой. Его серые глаза лучились добротой, а маленький ротик алел на оливковом лице. Красную кардинальскую камилавку он получил совсем молодым, в шестьдесят три года. Он много работал, но его энергии хватало и на хитроумные интриги, которыми так знаменит Ватикан.

Кто-то видел в нем следующего Папу, иные, гораздо большим числом, полагали, что кандидату на престол святого Петра должно главным образом заботиться о моральном облике духовенства и мирян, а уж во вторую очередь уделять время дипломатии. И Маротта спокойно ждал очередного конклава[2]. Пусть он не станет Папой, но кардинальскую шляпу у него не отберут. Кроме того, почтенный возраст нынешнего Папы отнюдь не свидетельствовал, что он должен умереть со дня на день, и вряд ли его святейшество стал бы выказывать благосклонность тем, кто мечтает о его месте.

Прогуливаясь по саду, Маротта наблюдал, как солнце закатывается за холмы, и размышлял о накопившихся проблемах в полной уверенности, что в конце концов все они благополучно разрешатся.