Стихи (2) - Юрий Нестеренко

Справедливость

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда ж теперь идти солдату,

Кому нести печаль свою?

Фашизм — воплощение абсолютного зла.

Он вернулся в свой город, где все ему так незнакомо.На шинели его — грязь и пепел военных дорог.Повезло: он живой, на пороге родимого дома,Да вот только от дома остался один лишь порог.

Этот миг возвращения он представлял постоянно,Сколько раз, замерзая в окопе, мечтал горячо,Как примчится из кухни его хлопотливая Анна,И с улыбкою Гретхен потрется щекой о плечо…

Только пепел и грязь. Там, где вспыхнул гигантскою печьюДревний город, хранивший творенья искусных умов,Даже тел не осталось — что жалкая плоть человечьяПеред огненным смерчем, корежившим балки домов?!

Пальцы трогают письма, которые в годы походовВыцветали на солнце и мокли под русским дождем…«Ты же знаешь, что в Дрездене нету военных заводов —Не волнуйся за нас. Береги себя, папочка. Ждем!»

Он карателем не был. Какой из него кровопийца?!Он — обычный солдат. Он не выдумал эту войну.Но отныне и присно клеймом палача и убийцыЗаклеймят его те, кто сожгли его дочь и жену.

Он — «проклятый фашист», и о нем не напишут баллады.Он виновен лишь в том, что исполнил свой долг до конца.Что им горе его? «Так и надо тебе! Так и надо!Пепел жертв крематориев в наши стучится сердца!»

Что ж — судите преступников. Всех. Отчего ж вы ослепли?Отчего же вы видите жертв лишь одной стороны?Иль вершители Нюрнберга знают различия в пепле?Иль убитые дети по смерти и то не равны?

Снова красные флаги на улицах. Только без свастик.Невеликая разница — слопал тирана тиран.Но, сверкая очками, плешивый трибун-головастикБудет петь о свободе для духом воспрянувших стран.

Будет Запад кремлевского монстра одаривать лестью…А солдату, что молча стоит над своею бедой,Утешаться лишь тем, что родные избегли бесчестья,Не достались в усладу насильникам с красной звездой.

Абсолютное зло, воплощенное в Анне и Грете,Уничтожено с корнем — кому тут заявишь протест?Все, что он заслужил, что еще он имеет на свете —Деревянный костыль. И железный оплеванный крест.

9 мая 2004 г.

------------------------

Историческая справка. 13.02.1945 англо-американская авиация в три захода сбросила на Дрезден, где не было объектов военного значения и реальных средств ПВО, 3749 тонн бомб, в основном зажигательных. В результате гигантского пожара, охватившего весь город, погибло не менее 135 тысяч человек (почти вдвое больше, чем в Хиросиме), было уничтожено 35 470 зданий, включая памятники архитектуры, сгорели 200 картин Дрезденской галереи.

Советские солдаты-«освободители» изнасиловали на территории Германии и Польши два миллиона женщин.

Никаких официальных покаяний по поводу этих преступлений не прозвучало до сих пор.

Декабристы

Блестящие аристократы,Хранители дворянской честиПоказывали брат на брата,Друзей сдавали оптом, вместе.

Они ни слова не совралиИ ничего не утаили,Хоть им ногтей не выдиралиИ гениталий не давили.

Они кололись, как пижоны,Вообще не ведая о боли,И ехали за ними жены —По доброй, между прочим, воле.

И вот — шальная авантюраВесьма сомнительного свойстваУ нас де факто и де юреВошла в анналы, как геройство.

И до сих пор еще поэтыВсе те же лозунги полощут:«А ты способен ли на это?А ты бы вышел бы на площадь?»

И диссиденты, и системаИх хором славили без фальши…Ребята, выйти — не проблема.Проблема в том, что будет дальше.

Но это всем у нас — до фени,Важнее крикнуть «кукареку»…А кровь забрызгает ступени,А трупы после сбросят в реку.

И некому сказать «доколе?»И будущие террористыУже усваивают в школеПример, что дали декабристы.

2002

Одинокий волк

Когда затихают норы, и день обрывает бег,И звезды глядят на горы, одетые в синий снег,Когтями ветвей торчащих деревья грозят луне,И я выхожу из чащи, ступая по целине.

И мне прикрывает спину заснеженный склон горы,Внизу подо мной — долина, овчарни и конуры,Все то, что необходимо двуногим: за срубом сруб,И запах тепла и дыма сочится из дальних труб.

Вверху надо мной, в чащобе, в сплетенье густых теней,В сырой земляной утробе, укрытой среди корней,Оставившее на время за самок и дичь бои,Спит серое злое племя, сородичи спят мои.

Что ж, грейте друг друга, братцы, в неласковый час зимы,Но стоит троим собраться, чтоб «я» заменить на «мы» —Защиты ли ради, корма, но всюду и навсегдаЛишь две существуют формы: есть стаи и есть стада.

Живой, как оно ни странно, есть просто будущий труп;Возьмем, например, барана: шашлык, одетый в тулуп.Однако, покуда с мехом не врозь еще потроха,Жизнь стадной овцы, смех смехом, по-своему неплоха:

Пасись себе на просторе, не думая ни о чем,Не знай, что защитник вскоре окажется палачом,Зато он такой могучий, зато он хранит от бед,На всякий несчастный случай готов у него ответ.

Под теплою кровлей хлева покойся в ненастный день,Хоть вправо беги, хоть влево — докуда ведет плетень,А лучше — беги туда же, куда впереди овца,Собой украшай пейзажи и многим смягчай сердца.

Природа, однако, толком не может свести концы:Бывает, рожденный волком имеет душу овцы.Бывают и те, кто шкуру курчавую для игрыНа волчью свою фигуру напялил лишь до поры.

Задумывал притвориться, стерпеть и собак, и ложь,До времени покориться, но время пришло — и что ж?Коварный сюрприз натуры не ведающим о том —Опасность овечьей шкуры, срастающейся с хребтом!

А стая… Что значит стая? Исследуем без прикрас.Мораль у нее простая — не с нами, так против нас.И сила в ней есть, и твердость, и ровная поступь лап.О стайная эта гордость! Пусть даже ты мал и слаб —

Ты наш, ты собрат, ты воин, ты вставший плечом к плечу!Не можешь быть недоволен, без права на «не хочу».Не пес, не пастух, не случай, но, свой до концов клыков,Командует стаей лучший из лучших ее волков.

Верны и надежны фланги, едины порыв и пыл,Однако, чем выше в ранге, тем хуже прикрыт твой тыл:В семье малыши игривы, а в стае они молчат,Но сверлят седой загривок шальные глаза волчат,

И нет вожаку пощады, когда промахнется он!Ведь стая — она не стадо, щадить — не ее закон.Но с детства я выбрал тропку от общей тропы вдали,И мне задавали трепку, но выправить не могли.

«Ах, как это все некстати!» — вздыхает моя родня,Но я не желаю — в стаде. И стая — не для меня.Но я не желаю власти — своей или над собой,Мне чужды восторги части, сливающейся с толпой.

Не часть и не половина — я целый, и в этом суть!Мне горы прикроют спину, мне звезды укажут путь.И я выхожу из круга, и я удаляюсь прочь.Одна у меня подруга — холодная злая ночь.

Одна у меня морока — достойно встречать зарю.Одна у меня дорога — которую сам торю.

2003

«О северо-запад Империи бьется волна…»

Если выпало в Империи родиться…

О северо-запад Империи бьется волна.С упорством отчаянья снова и снова усталоРазбитое тело свое собирает онаИ падает голою грудью на острые скалы,

И брызги, как мошки, летят на огонь маяка,Чтоб вновь возвратиться к холодной ярящейся пене.Маяк есть подобие свечки в руке старика,Который внутри его мерит витками ступени,

Неспешно, но верно по лестнице двигаясь вверх,И капает воск на ступень, как слеза из глазницы.Смотритель одной из морских несменяемых вех,Артритный морщинистый сторож имперской границы,

Однако, не плачет: довольно соленой водыВнизу, где грохочет осенних штормов канонада!Империя скупо платила ему за труды,Однако платила исправно — а что еще надо? —

Все эти, не сбиться бы, сорок без малого лет…И он ей исправно служил, не заботясь вопросом,Кому предназначен его еженощный привет,Горящий во мраке над стылым скалистым откосом?

Судам? Но какие же в этих краях корабли?Тем более — в бурю? Ну разве — незримые глазу…По крайности, па́руса в этой свинцовой далиЗа все эти годы он так и не видел ни разу.

Богам или звездам? Но ватные панцири тучОт дольней докуки небесный покой охраняют.И шарит в тумане по локоть блуждающий луч,И свечи прозрачную кровь на ступени роняют

Вернее всего, потому лишь, что быть маякуСтоличный чиновник велел, не бывавший здесь сроду.Смотритель немногое видел на долгом веку —Лишь ветер, да скалы, да темно-соленую воду.

Что было до этого — сам уже помнит с трудом:Какое-то лето, гербы, и мундиры, и флаги,Кареты, ливреи, огнями сияющий дом,Какие-то речи и клятвы, соратники, шпаги,

Конвой, коридор, каземат, кандалы, голоса,Бессонная ночь, эшафот возле окон острога,Пакет. «Вам предписано в двадцать четыре часа…»Простая одежда, брусчатка, повозка, дорога…

А после — маяк. Он не ропщет. Не худший удел,Не повод отнюдь от тоски повредиться в рассудке.Покой. Свежий воздух. Безлюдье. Всего-то и дел —По лестнице вверх подниматься два раза за сутки,

Огонь зажигать ввечеру и гасить поутру,Раз в месяц в подсвечник прилаживать новую свечку,Рубашку сушить на промозглом ноябрьском ветру,Плавник собирать и топить самодельную печку,

Смотреть, как порою, пробившись сквозь тучи, лунаРазбрызгает ртуть по морщинистой шкуре залива,Да слушать, как снизу с Империей бьется волна.Империя очень прочна. Но волна терпелива.

2003

Новогодний вечер