Мятеж - Александр Сысоев

Чтобы привести в порядок перенапряжённые нервы, я самостоятельно занялся аутогенной тренировкой.

Аутогенная тренировка учит искусству расслабления мышц — релаксации и технике дыхания для достижения человеком полноценного отдыха. Этим дело не ограничивается. Когда он достигает пикового состояния и полностью расслабленные мышцы перестают подавать в мозг сигналы о себе, то человек перестаёт чувствовать своё тело и как бы плавает в пространстве голым умом. В этот момент подсознание раскрывается и легко подвергается внушению простыми мыслями.

Можно легко себе внушить словесно, что ты, например, щедрый, молчаливый или имеешь весёлый нрав и, самое интересное, что таким становишься в реальности. Но без последствий такие эксперименты не заканчиваются, и позже наступает горькое похмелье в виде раздвоения сознания, безотчётного страха и всё тех же мыслей о самоубийстве.

Когда я анализирую эти прошлые опыты и сравниваю их с позиции нынешнего своего православного человека, то понимаю что по сути занимался восточной медитацией и страстной католической молитвой. Откуда мне тогда было знать, что представления и мысленные образы в подобных случаях надо изгонять и подавлять, да и вообще лезть в духовную сферу опасно без внутреннего обращения ко Христу и Его святым. Откуда мне тогда было знать, что я именно во власть хитрым бесам отдавал свой ум и через него они пытались толкнуть меня на самоубийство. Можно сказать, что своё православное будущее я выстрадал в неведении своих ошибок молодости.

Уже позже, когда я изучил творения святых отцов, я понял до какой степени человеконенавистничества доходил немецкий жид Карл Маркс, написавший по заказу своих единоверцев-банкиров насквозь лукавое учение; и как могущественны были силы тьмы, сумевшие распространить его на весь свет.

В свете всего вышесказанного слова Христа: «Я есмь Путь, Истина и Жизнь» стали моей нынешней сутью и девизом. Но тогда мне ещё этого открыто не было. Просто в определённый момент, разочаровавшись в своих тупиковых исканиях, я отказался от них и решил жить как все.

Этот момент совпал с окончанием моей учёбы в техникуме и уход на службу в армию.

Служба в армии

В армии я служил с осени 1980 по осень 1982 года.

Моя мать имела хороший каллиграфический почерк, и время от времени она подрабатывала в военкомате, заполняя бланки и военные билеты. Воспользовавшись своей близостью по работе к членам призывной комиссии, она по блату устроила меня в военную часть, где служили дети высокопоставленных московских особ: министров, генералов и других всевозможных начальников. Эта часть связи находилась на территории дивизии им. Дзержинского, расквартированной в подмосковном городе Реутовее.

Когда-то в ранней молодости я мечтал стать военным. Романтика военной службы, как уже писал выше, была мне навеяна воспитанием и талантливыми фильмами о войне того времени. Но к моменту моего призыва нравы общества сильно поменялись в сторону ценностей, пропагандируемых нашими западными врагами. Так что основная масса молодёжи, в том числе и я, считали два года службы в армии бесполезно потерянным временем, вычеркнутым из личной жизни. Это был конец брежневского правления и пик эпохи развитого социализма.

В нашей роте подвижного узла связи было четыре офицера. Половина на половину: двое, находящихся на командных должностях, карьеристы и проходимцы, а двое других соответствовали высокому званию русского офицера. Характерен национальный состав этих двух групп, — русских на периферию выжимали более хитрые и угодливые украинцы. Так командующим роты у нас был майор Славгородский — тупой трусливый невростеник, уроженец украинских степей.

Трусливый в том плане, что очень боялся ответственности перед вышестоящим начальством, — как бы не срезаться перед ним, как бы чего не вышло, — из-за чего очень грубо и бесцеремонно он вёл себя с подчинёнными ему солдатами.

Как помню, основным нашим занятием было мытьё полов в казарме и бесконечная покраска автомобилей перед многочисленными смотрами. За счастье считалась поездка на службу в штаб внутренних войск, находящийся в Лефортове в Москве, где мы качали телеграфную связь для высшего командного состава. За два с лишним года мы только два раза посещали полигон для стрельб, где отстреливали по 12 патронов. Я стрелял на отлично, — мне хватало 9 патронов при стрельбе очередями по трём мишеням. Да два раза мы выезжали на трёхсуточные полевые учения.

Нас не учили самому главному в военном деле: подавлять и убивать своих противников.

Время от времени мы заступали в караул для охраны автопарка и складов части. Патроны нам не выдавали, так как охраняемые объекты находились внутри территории дивизии и кроме примкнутого к автомату штык-ножа не имели никакого оружия. Я иногда представлял чтобы стал делать, если бы на меня произвели нападение. И приходил к убеждению, что в свои двадцать лет человека убить не смогу: не хватило бы духу. Будь передо мной решительно настроенный противник, он бы вырвал из моих рук автомат и заколол бы меня моим же штык-ножом, как Абдула Петруху в фильме «Белое солнце пустыни».

Думаю, что по такой же причине погибло много наших молодых необстрелянных солдат в Чечне. Воевать должны только морально подготовленные решительные люди, лучше было бы если это были зрелые состоявшиеся мужчины. На вопросах трусости и воспитания смелости я подробнее остановлюсь в следующих главах.

Итак, я имел возможность по службе тесным образом общаться с отпрысками высокопоставленных советских чиновников и, сравнивая их с детьми из простых семей, понял справедливость пословицы, что рыба гниёт с головы Ни одного человека, фанатично преданного коммунистическим идеалам, я среди них не встретил. Наоборот, все они горячо исповедовали ценности западного мира. Они были алчны, похотливы, чванливы, высокомерны. Один хвастал как он на гражданке любил с подругой на самолёте на выходные слетать искупаться в Чёрном море, другого после возвращения со службы будет в гараже ожидать новенькая «Волга» — папин подарок, третий приводил список товаров и смешные цены на них, по которым отоваривалась их номенклатурная семья в закрытых магазинах. Такие их разговоры были большим развращающим соблазном для простых ребят из неимущих семей по причине недоступности для них подобных благ.

Из уст одного блатного полуармянина из нашей роты я впервые услышал мнение, так поразившее меня тогда: что если бы Наполеон захватил Россию, то Она была бы цивилизованней, и жилось бы в ней гораздо лучше.