Худяков - Эмилия Виленская Самойловна

новый порядок вещей — это, без сомнения, такая трудная задача, которая даже таким избранным, высоким и сильным личностям, как Гарибальди, удается, только после целого ряда неудач и попыток.

И. А. Худяков, Опыт автобиографии.

Иван Александрович Худяков не был ни публицистом, ни идеологом освободительного движения, подобно А. И. Герцену или Н. Г Чернышевскому, П. Л. Лаврову или М. А. Бакунину, П. Н. Ткачеву или Н. К. Михайловскому. Он не разрабатывал теоретических проблем и не внес новых идей в общественную мысль. Худяков опирался на идейное наследство своих непосредственных предшественников и современников, создавших доктрину русского или крестьянского социализма. Руководящие идеи этой доктрины и нашли свое отражение в его книжках для народа, а главным образом в прямой революционной деятельности. Он был революционером-практиком, деятелем движения, а не идеологом.

Конечно, практическую революционную деятельность не оторвать от теории: они взаимодействуют между собой. И не только теория предопределяет практику, но практика также, в свою очередь, вносит известные коррективы в теорию. И в этой последней области Худякову, несомненно, принадлежит новое слово.

После спада революционной ситуации 1859–1861 годов и наступления правительственной и общественной реакции для ослабленного революционного движения приобрел первостепенное значение поиск новых средств борьбы с самодержавием, переоценка недавней тактики.

Рассеялись некоторые иллюзии, рожденные эпохой падения крепостного права и общего демократического подъема, а в частности, представление о слабости самодержавия. Исчезла уверенность, что перед требованиями образованных классов «опустятся штыки, побледнеют придворные и смирится беспомощный царь», как говорилось в одной из радикальнейших прокламаций 1861 года — «Великоруссе»{11}. Царизм вышел из кризиса и продемонстрировал свою полицейскую силу. Многое оказалось гораздо сложней, чем считалось в те годы.

Возникли серьезные сомнения и относительно другой недавней иллюзии — о готовности крестьянства к революционной борьбе за землю и волю. Крестьянство не проявляло признаков возбуждения, хотя его недовольство реформой ни для кого секретом не было. Если это следствие темноты и забитости, то надо просветить народные массы, раскрыть им глаза на их силу и роль в общественном преобразовании, сказать правду о том, кто их главный враг, показать выгоды социализма. Все это казалось не столь уж трудным даже такому реальному и трезвому политику, каким был Чернышевский. Ведь даже он писал: «Говорите с мужиком просто и непринужденно, и он поймет вас; входите в его интересы, и вы приобретете его сочувствие. Это дело совершенно легкое для того, кто в самом деле любит народ, — любит не на словах, а в душе»{12}. И пропагандистски просветительская деятельность стала одной из главных задач освободительного движения. А наряду с ней стояла и другая задача — подготовить крепкую политическую организацию революционных борцов из молодого поколения, способных низвергнуть самодержавие.

Худяков действовал в обоих направлениях. Он писал книги для народа, которые должны были заменить собой школу первоначальных знаний об обществе и природе, лично занимался с людьми из «простонародья». И в тоже время сколачивал тайную политическую организацию, считая эту деятельность наиболее трудной и ответственной.

«Задача политического деятеля, — писал он, — несравненно труднее задачи любого ученого гения: он должен иметь дело с самыми разнородными представителями общества; ему мало обладать замечательным чутьем в выборе людей; из обыкновенного человека он должен образовать политического деятеля; он должен иметь в виду бесчисленные комбинации, которые могут произойти от его действий, от действий его друзей, от многочисленных случайностей слепой судьбы; ему мало воодушевить своих друзей, мало подстрекать их к деятельности; на случай неожиданности он должен дать им часть своего гения, а это вещь не всегда возможная…»{13}

Все эти трудности Худяков испытал на себе, на своем собственном революционном опыте. И естественно, что в истории его жизни конспиративным делам и связям должно принадлежать главное место. Однако как раз эта сторона биографии Худякова очень скупо отражена в документах. Здесь мы сталкиваемся с извечной проблемой — соотношения факта и документа.

На самом деле, казалось бы, что мы располагаем огромным количеством документальных источников. Ведь одни только следственные дела, связанные с покушением Каракозова, насчитывают сотни томов и десятки тысяч листов. А в деле Каракозова Худяков — одна из главных фигур. Но, увы, документы не всегда соответствуют фактам. Как раз следственные материалы — этот самый обширный источник, в котором содержатся многочисленные показания самого Худякова и показания его сопроцессников, — могут дать совершенно искаженную картину, если принять на веру все, что в них говорится.

Очень немногие из обвиняемых попали в ту сеть хитросплетений и насилия, подлинных улик и беззастенчивых провокаций, подкупа и угроз, которую расставлял на протяжении четырех месяцев председатель следственной комиссии граф М. Н. Муравьев, получивший достойную кличку Вешателя за кровавую расправу с польскими повстанцами. «Чистосердечных показаний совершенно не было, — писал Худяков. А уж ему ли было не знать всей правды! — Я в свою жизнь не видывал такой громадной массы писаной лжи всех сортов, какой было дело 4 апреля 1866 года»{14}.

Не говоря уже о том, что обвиняемые старались скрыть как можно больше фактов своей деятельности с целью самозащиты, не все они действительно были осведомлены обо всех конспирациях и замыслах тайной организации. «Самую суть знают только избранные, — сообщал в доверительной беседе Худяков, — но от этих никогда им (следователям. — Э. В.) ничего не узнать; а все прочие, которые при следствии делали показания, знали только некоторые подробности, а потому под страхом пытки и смертной казни немилосердно врали и тем еще больше спутали правительство»{15}.

Худяков принадлежал к числу тех «избранных», которые знали «самую суть», но не раскрыли ее ни следствию, ни суду. Его показания — это продолжение борьбы с самодержавием, борьбы оборонительной — не на жизнь, а на смерть.

«Положение всякого, попавшегося в руки III отделения, сходно с положением сказочных героев, — писал Худяков. — Богатырь идет к своей цели длинными, неизвестными путями, а нечистая сила со- всех сторон старается испугать его страшными образами; она принимает виды огненного озера, ужасающих чудовищ, всевозможных гадов и голосов;; то прикидывается она плачущей красавицей, то зарезанным ребенком. Если только герой обернется лицом, нечистая сила с торжеством разрывает его на мелкие части; если же он, несмотря на ужас, идет себе без оглядки, он, наконец, благополучно достигнет своей цели, а нечистая сила, видя его победу, с диким: воплем кинется от него в сторону…

В таком же положении находился и я; к сожалению, я не был богатырем…»{16} Не отличавшийся крепким здоровьем, изнуренный огромным умственным и душевным напряжением, чрезвычайно нервный и впечатлительный, Худяков тем не менее проявил на допросах необыкновенную стойкость, которая не