Участок - Алексей Слаповский

– Извините, в другой раз! – сухо сказал Кравцов, намекая интонацией, что разговор о курочке и яишенке сейчас неуместен.

И тут тетя Оля вдруг вцепилась в Сурикова и закричала:

– Не пущу! Бери и меня тогда! Вяжи, цепляй железо на меня! – Она выставила руки. – На!

Кравцов был в замешательстве. Ему приходилось сталкиваться с сопротивлением при задержании, иногда очень упорным и опасным, со стрельбой, с погоней. Но тут стрельбы и погони нет, мать в сына вцепилась – и что делать? Не отцепишь ведь силой!

– Очень вас прошу, – сказал он ей. – Не надо. Не имею я права его отпустить... Пожалуйста...

Сурикову и самому стало неловко, поэтому он пробубнил матери, отодвигаясь от нее.

– Ты в самом деле... Отцепись, не позорься. Не бойся, обойдется все. Иди домой. Иди, я сказал!

Тетя Оля с трудом разжала руки, но домой не пошла, присоединилась к процессии.

Идут дальше: Шаров впереди, за ним Суриков, за Суриковым Кравцов, за Кравцовым тетя Оля, за тетей Олей Цезарь, а за ним не один, а уже два пацаненка.

Тут появился Геворкян.

Тут появился Геворкян Роберт Степанович, главный инженер и технолог анисовского винзавода.

Анисовка ведь со всех сторон окружена огромными яблоневыми садами и издавна специализировалась по винодельчеству. На небольшом заводе с помощью прессов давили сок, выстаивали его в огромных деревянных бочках и делали из него то вино, а точнее сказать, пойло, которое народ почему-то называл «шафран» и которое было двух сортов: «за руль семнадцать» и «за руль пятьдесят две», второе – с добавлением сахара, еще противней первого, хотя, казалось бы, это невозможно. Лет тридцать назад сюда был прислан после окончания пищевого техникума молодой специалист и энтузиаст Роберт Геворкян. Он взялся за дело с рвением и начал одновременно с «шафраном» производить такое замечательное сухое яблочное вино, что на всесоюзной выставке оно получило медаль. Но руководство совхоза «Анисовский» интересовали не медали и не сомнительные в России перспективы непопулярного сухого вина, а объем производства и быстрый оборот вложенных средств, инициативу Роберта стали помаленьку зажимать, он обиделся и чуть было не уехал, но тут влюбился в девушку Антонину, женился – и остался навсегда. Потом пришли времена борьбы с пьянством и алкоголизмом, половину садов вырубили, переключились на производство яблочного сока, что Геворкяну тоже нравилось, так ненавидел он гадкий «шафран». Потом сгинула советская власть, совхоз стал ОАО, то есть открытым акционерным обществом во главе с приехавшим сюда Львом Ильичом Шаровым, которого позвал брат, Андрей Ильич, тоже приезжий, ставший главой администрации. Лев Ильич наладил производство на широкую ногу, восстановил площадь садов, поставил импортный автоматический пресс вдобавок к имеющимся двум механическим, но гнать стали опять дешевый и выгодный «шафран». Роберт Степанович убеждал, что гораздо лучше, полезнее для людей, а в итоге и выгоднее делать сидр, кальвадос и тот же сок: все это может иметь спрос не только у нас, но и за границей! Лев Ильич всерьез это не принимал: заграница далеко, кальвадос, сидр и тем более сок народ не уважает, а «шафран» раскупается мгновенно и приносит быструю прибыль. Роберт Степанович сетует, жалуется Андрею Ильичу, который ему сочувствует, но против брата идти не может.

Вот этот самый Роберт Степанович Геворкян и появился тут, очень чем-то взволнованный. Он даже запыхался и, подбежав, некоторое время переводил дыхание.

Пока он его переводит, расскажем короткую и занятную историю. В хорошем хозяйстве ничего не пропадает: яблочный жмых в больших количествах на зиму запаривали, делали из него силосную массу для корма коровам. Так было годами. Кормили, конечно, не одним этим жмыхом, а и сеном, и соломой, и всем прочим, что специалисты называют «кормовая смесь». Но жмых все-таки присутствовал в рационе ежедневно. И вот однажды поднялась метель, навалило снегу, как никогда, до силосных ям не могли добраться трое суток. И буренки начали вдруг помыкивать, странно переминаться в своих стойлах с копыта на копыто, поглядывать на доярок и скотников чересчур печальными глазами, а еще через сутки подняли такой рев, что слышно было на несколько километров окрест, а симментальский бык-производитель Кучум в своем загоне бился о стену башкой тупо и равномерно – так пьяный мужик ломится ночью в магазин, не в силах сообразить, что он закрыт и желанная его душе жидкость недоступна. Скотники и доярки даже не сообразили сначала, в чем дело, пока старик Хали-Гали не объяснил:

– Да похмелье же у них! Жмых – он же не вовсе пустой, он же бродит! Они каждый день лопают его и, получается, помаленьку будто выпивают. И привыкли. И теперь естественная проблема: опохмелиться хотят!

Срочно послали гусеничный трактор, он приволок на больших санях гору жмыха, раздали коровам, те жадно набросились и через час-другой глаза у них стали точно такими же, как, например, у того же Сурикова, когда он с утра ныряет в сарайчик или другое укромное место и выходит оттуда весь проясневший, просветлевший и готовый к дальнейшей жизни.

Тем временем Геворкян продышался и крикнул:

– Андрей Ильич, что такое, наконец? Второй пресс не работает, вентилятор не работает, приемник забился, а Мурзина нет! Я чинить должен? У меня другая специальность!

Шаров посмотрел на него с досадой. Мало одной неприятности – еще это вот. Да еще брат лежит в Сарайске с язвой, приходится за него производственные дела решать.

– Не шуми, Роберт Степанович! – сказал он. – Сейчас разберемся. Сейчас найдем этого Мурзина.

А Мурзин и не скрывался. Он лежал в саду на раскладушке, глядел в небо сквозь ветви яблони и о чем-то думал. Рядом сидел его задушевный друг Куропатов и смотрел то на Мурзина, то на трехлитровую банку с золотистым напитком. Думать ему не хотелось, ему хотелось еще выпить и поговорить, но он знал: когда Мурзин погружается в размышления, ему лучше не мешать. Обидеться может. Душа у человека тонкая. Тем более – жена ушла. Тишину нарушил голос Шарова:

– Мурзин! Саша! Александр Семеныч! Сашка, дери волк твою козу, ты где?

Мурзин молчал. Шаров зашел в дом, в сарай, в гараж – и наконец догадался заглянуть в сад.

– Это как понимать, Мурзин? – строго закричал он. – Там пресс сломался, а ты лежишь тут?

– Я отгул взял, – спокойно ответил Мурзин.

– А кто тебе дал? А ты, Куропатов, чего тут?

– Я за ним пришел, – спокойно ответил Куропатов.

– Два часа назад! – напомнил ему горячий Геворкян. Куропатов медленно повернулся к нему и сказал:

– А я не начальник, чтобы приказывать сию минуту. Сидим вот, разговариваем. По-человечески. И уже решили идти, между прочим.

Мурзин подтвердил:

– Вот именно. Еще минута – и пошли бы сами! В добровольном порядке, как свободные люди! А что теперь получается? Теперь получается – из-под палки!

– Скажи спасибо – наручники не одели! – подал голос Суриков из-за забора. – На меня вот нацепили уже!

Мурзин аж сел.

– Вот это да! – воскликнул он, глядя на Кравцова. – Так, значит? Новые порядки вводим?

– Слушай дурака! Он жену избил, вот его и взяли, – прояснил ситуацию Шаров.

Но Мурзина уже повело на справедливость:

– Нет, почему же? Его взяли – берите и меня! Ваша власть! – Он встал и заложил руки за спину. – Ведите!

Через минуту по улице шли: Мурзин впереди с заложенными назад руками и выпяченной грудью, рядом с ним солидарный Куропатов, за ними Шаров, сокрушенно качающий головой и вздыхающий, за ним обиженный Суриков с непроницаемым Кравцовым, за ними тетя Оля со скорбным лицом, за нею Геворкян с блеском производственного гнева в глазах, за ним меланхоличный Цезарь, а за Цезарем уже не один, не два, а три пацаненка, да еще девчушка совсем крохотная увязалась в цветастом платьице.

Анисовцы глядели на процессию во все глаза.

– Только гармошки не хватает, – высказался с усмешкой Стасов-старший.

А Мурзин приветствовал односельчан громкими возгласами:

– Здравствуйте, люди! Пришло светлое царство капитализма! Под конвоем на работу ведут! Здравствуйте! Почему дома? Живо на работу, пахать, веять, сеять! Пока добром, без милиции! Первый выстрел предупредительный, второй в голову, третий в спину! С собаками ведут! На первый-третий рассчитайсь!

Шаров догнал его, сказал укоризненно:

– Уймись, Александр! – и обернулся к Кравцову с еще большей укоризной: – Вот, видите, до чего дошло!

– Не я же довел, – резонно ответил Кравцов. Шаров хотел возразить, что именно он, но сдержался: кто знает, что на уме у этого странного милиционера. Он только заметил – и даже не для того, чтобы подольститься, а фактически, без соболезнования, указывая на небольшое здание неподалеку:

– Вы бы лучше в медпункт зашли к нашему Вадику: у вас кровь на голове запеклась.