Цепи судьбы - Маурин Ли

Комнату внезапно залил солнечный свет, развеяв мрачное настроение, в которое я чуть было не погрузилась. (Мрачные мысли одолевали меня всегда, когда я начинала думать о будущем.) Дождь прекратился. Я встала с кровати и подошла к окну. Мокрые листья и пропитанная влагой трава сверкали на солнце так ярко, что на них больно было смотреть. Я почувствовала, что настроение улучшается. Скоро придет весна, настоящая весна, а не просто дата в календаре, согласно которой она уже наступила, даже если весной еще и не пахнет. Я открыла окно и готова была поклясться, что уловила аромат цветов, которым еще предстояло вырасти, и цветущих деревьев, на которых пока не было даже бутонов.

Входная дверь открылась, и раздался голос Чарльза:

— Ты уже дома, малышка?

— Да.

Я сбежала вниз и поцеловала его. Мой дядя выглядел уставшим, впрочем, как обычно. Он был довольно привлекательным мужчиной средних лет. Очень скоро его волосы будут совсем седыми, а складки на щеках становятся все глубже и глубже. Я поцеловала его еще раз. Я любила своего дядю так сильно, как если бы он был моим отцом.

После того как моя мать исчезла, наступил очень тяжелый период. Миссис Паттерсон, моя бабушка по отцовской линии, настаивала на том, что имеет право воспитывать ребенка своего сына. «Я потеряла сына, а теперь теряю и свою единственную внучку!» — кричала она. Я сидела на ступеньках в этом самом доме и слушала, зная, из-за чего ссорятся взрослые. Я очень боялась, что меня отправят жить к этой красивой женщине со злыми глазами и тяжелым характером, которую, по словам Кэти Бернс, моя мать ненавидела. «И у нее были на то основания, Маргарита…» Я полагала, что мисс Бернс подразумевает заявление бабушки Паттерсон на суде.

Чарльз дипломатично сказал, что миссис Паттерсон вольна навещать внучку, когда пожелает, но дело в том, что мать Маргариты поручила воспитание дочери ему и его жене, и у них есть удостоверяющий это юридический документ. Миссис Паттерсон пригрозила ему судом, на что Чарльз заявил, что ее «претензии совершенно беспочвенны». В мои пять лет эта фраза показалась мне абсолютно невразумительной.

Тогда я называла свою мать «мамочкой». «Мамочка, можно мне водички?» «Мамочка, я хочу нарисовать картинку».

Мама расстилала на столе газету, доставала краски и бумагу и ставила банку с водой, в которую я макала кисть.

— Что ты собираешься рисовать, любовь моя? — спрашивала она.

— Тебя, мамочка. Я хочу нарисовать тебя.

Когда я вспоминаю, как сильно я любила свою мать, на глаза наворачиваются слезы.

Как сказала сегодня утром Хильда Доули, моя мама была хорошенькой. Губки бантиком, синие глаза, идеальной формы нос и облако светлых вьющихся волос. Некоторые говорили, что она была «как картинка». Тогда я находила это лестным и лишь позже поняла, что они намекали на то, что внешность моей матери свидетельствует о ее поверхностности, о том, что она пустышка. Как бы то ни было, когда мы с ней выходили в город, на нее все глазели, особенно мужчины, которые оборачивались, чтобы взглянуть на ее ноги. Тогда это было для меня загадкой. Я не понимала, зачем мужчинам смотреть на ноги женщины, когда ее лицо гораздо красивее и интереснее.

Чарльз не сразу выпустил меня из объятий.

— Марион сейчас зайдет, — наконец сказал он. — В обеденный перерыв она забрала кое-какую одежду из химчистки и сейчас выгружает ее из машины. — Он ухмыльнулся. — Мне это важное дело не доверили. По-видимому, такой неуклюжий тип, как я, может только все измять. — Он ласково встряхнул меня за плечи. — Мы позже поговорим о том… ты сама знаешь о чем.

Вошла Марион, неся перед собой два теплых платья. Она была привлекательной женщиной с аристократическими чертами лица и черными, как вороново крыло, волосами, которые подкрашивала с тех самых пор, как в них начала появляться седина. Ей было пятьдесят два, так же, как и Чарльзу. Марион редко улыбалась. Сегодня она выглядела особенно рассерженной, хотя вряд ли ее гнев имел под собой серьезные основания. Ее настроение портилось от любого пустяка.

— Ты вовремя поставила рагу в духовку? — спросила она.

— Прости, я задержалась в школе и поздно пришла домой, — соврала я. — Сегодня последний день четверти. Но рагу было в духовке в четверть шестого.

Марион вздохнула.

— Ну что ж, я не прочь немного отдохнуть перед обедом и выпить чаю. Дорога домой была просто ужасной. Машин становится все больше и больше. Когда-то мы с Чарльзом ездили на работу на велосипедах, и у нас это занимало меньше времени, чем сейчас на машине. Я не знаю, почему в пятницу такие пробки.

— По-видимому, люди на выходные разъезжаются домой, — мягко заметил Чарльз.

Его жена метнула на него гневный взгляд, но Чарльз уже давно привык к гневным взглядам и просто весело улыбнулся. На самом деле Марион на него не сердилась. Несмотря на свой довольно угрюмый внешний вид, она была очень доброй, а временами на нее накатывала безудержная нежность. Хотя я, возможно, и не любила свою тетю так сильно, как Чарльза, за годы, проведенные в их доме в Эйнтри, я никогда не чувствовала себя обделенной любовью.

— Чай готов? — поинтересовалась Марион.

— Чайник закипел. Присядь, сейчас я заварю чай.

Когда я вошла в гостиную с подносом, Чарльз и Марион говорили о моей матери.

Чарльз посмотрел на меня.

— Кто-то на работе упомянул, что Эми выходит на свободу. Они не знают, что я ее брат. Я позвонил Кэтрин Бернс, и она сказала, что тебе уже обо всем известно.

— Одна из моих коллег прочитала об этом в газете, пока мы сидели в учительской.

— Наверное, эта новость тебя ошеломила, — мягко сказала Марион.

— Я все еще не могу прийти в себя. Не могу представить ее здесь, хотя она моя мать.

— Эми не захочет здесь жить. Мы с твоей матерью никогда не ладили, — быстро произнесла Марион.

На лице Чарльза появилось страдальческое выражение.

— Ей больше некуда идти, дорогая.

— Уверена, она что-нибудь придумает, — недовольно отозвалась Марион. — Эми всегда на ходу обрастала друзьями.

— Я думаю, что, пока она не встанет на ноги, Марион, ей следует пожить у нас. — Чарльз скрестил на груди руки и поджал губы. — Кроме меня и Маргариты у нее в этой стране нет кровных родственников. Джеки и Бидди живут в Канаде.

Джеки и Бидди были сестрами моей матери. Все, что я о них помнила, так это то, что у них обеих были густые белокурые волосы и синие глаза, совсем как у мамы, но они не были такими же хорошенькими. Обе вышли замуж и обзавелись детьми. Они часто писали Чарльзу, а на Рождество присылали фотографии моих кузенов и кузин, с которыми мне, скорее всего, никогда не суждено было познакомиться.